166 
– Кто ты?
Худышка, не поднимая головы, прожевала куда-то в глубь полуобъеденного скелетика:
– А кого видишь?
Понять, что попал в ловушку, сумел бы на моем месте, пожалуй, любой олух. Но при кристальной четкости ощущения опасности я до сих пор не мог сообразить, с чем оно связано. Мои глаза на самом деле не усматривали в окружающей обстановке ничего угрожающего, знания, как старые, так и полученные совсем недавно, почему-то перемешались между собой до невнятной кашицы, а вот опыт отчаянно вопил: «Берегись!» Но кого или чего я должен беречься?
– Сосуд.
– Ага, – кивнула безволосая. – Тогда зачем спрашиваешь?
– Вчера ты не произнесла ни слова.
– А повод был?
Главное, не дать себя сбить с пути насмешливыми и бессмысленными вопросами.
– И все делала только по приказу.
– Вчера прошло, – глубокомысленно заявили мне, воздевая над столом обглоданную кость. – Наступил новый день!
Все это походило на сумасшествие. Но окончательно меня добило то, что из-за высокой спинки кресла выступила вперед та самая дорого одетая дурнушка, и ее некрасивое лицо, казалось, стало еще отвратительнее, охваченное…
Нетерпением?
Жаждой?
Желанием?
– Наступил новый день, – напевно повторила эрте Сиенн, не сводя с меня проникновенного взгляда. – Новый для всех нас.
Для меня уж точно, если вспомнить рассказы лекарки. За одно утро я узнал больше, чем за всю предыдущую жизнь, правда, в очень ограниченной области знаний. Демонической.
– Боишься нового? – вдруг спросил Сосуд, впервые с начала разговора поднимая взгляд, и я понял: боюсь.
Особенно алого огня в неожиданно глубоких глазах.
– Кто ты?
– Ты сам сказал. – Худышка скучающе зевнула.
– Сосудом ты была вчера. А кем стала сегодня?
Она отодвинула курицу в сторону, развалилась в кресле и улыбнулась, не разжимая губ.
– Если ты имеешь в виду это убогое тельце, то оно кем было, тем и осталось. Пока и так сгодится. А я еще совсем недавно двигал руками и ногами твоей незабвенной и необъятной защитницы. Припоминаешь?
Демон? Но как и почему он вдруг смог…
– Потом меня переместили в это несчастное создание. Не скажу, что сильно упирался, особенно когда почувствовал… – Сосуд сально осклабился, смакуя собственные достижения. – Когда почувствовал, что к желанию, которого мне не ослушаться, примешивается и другое. Совсем слабенькое, ничтожное, еле живое. Но оно осталось единственным, когда переход был полностью завершен. А в кромешной тьме даже крохотного язычка свечи довольно, чтобы служить маяком. И хворостом для костра.
А степень сложности-то оказалась вовсе не третьей! Не знаю, сколько их вообще имеется, только Кифу все же стоило вызвать оценщика. Чтобы потом не пришлось платить слишком много.
– Она хотела так мало… Всего лишь, чтобы ее избавили от власти чистильщицы. И конечно, она не понимала, что абсолютной свободы не бывает, бывают лишь хозяева, определяющие длину поводка.
Демон, захвативший в свои руки заполненный Сосуд… Должно быть, это опасно.
– Опасно, – небрежно согласилась с моим выводом худышка.
Он что, легко копается в моей голове?!
– Я не читаю твои мысли, если это тебя заботит. Но знаю, о чем ты думаешь, потому что каждая мысль эхом отдается в той яме, которую вырыли посреди твоей души желания.
Да я вовсе ничего не хочу!
– Их так много, и все они такие… мм… вкусные… Мне, право, даже жаль, что свой шанс я уже израсходовал. Но мои друзья по несчастью будут довольны. И благодарны.
Последнее замечание было обращено уже не ко мне, а к дурнушке, пожирающей меня взглядом.
– О чем ты говоришь?
Женщина по имени Сиенн взяла на себя труд торжествующе ответить:
– О вас. Мы говорим и будем говорить только о вас, пока все не свершится к всеобщему удовлетворению.
Несуразица какая-то. Бред. Безумие. Меня даже никто не купит, потому что я ничего не стою!
– Что свершится?
Сосуд мерзко хихикнул, а дурнушка томно сузила глаза:
– Сев. Многократный и единовременный.
* * *
Если бы сегодня было не сегодня, а вчера, я бы легко и спокойно решил, что передо мной устраивают дурацкое представление два сумасшедших, сбежавших из Заботного дома. А с безумцами разговор обычно короткий: или сдать обратно на руки лекарям-стражам, или собственноручно прекратить страдания заблудшей души посредством умерщвления тела. Но две одинаково отвратительные женщины, объявившие, что имеют в отношении меня далеко идущие намерения, если и были безумны, то не более, чем я сам.
166 
