67 
Словен охнул, глядя на землю перед собой, тряхнул головой:
– Странные тут духи, Манрозий. Видом прекрасны, как богини, плотью крепки, как девушки, губами жарки, как женщины, а поведением пугливы, как девственницы. Что это, волхв? Я знал покорных пленниц, капризных княжеских дочек, преданную Шелонь. Но еще никогда не касался лесных берегинь. Чего мне ждать, волхв? Каковы они и чего желают?
– Земли разные, – заунывно ответил старик. – Разные на них духи, разные желания. А плоть у всех одна, князь, и всегда одного желает. Оттого и поводы случаются всякие.
– Куда же ты, берегиня?! – выйдя из ворот святилища, крикнул Словен. – Я хотел почтить тебя жертвой! Я зарежу в твою честь самого жирного барана!
Вилия стояла на холме, прижимаясь спиной к березе и пытаясь унять непонятный жар, странное томление, возникшее во всем теле. Она не понимала происходящего с ней, и ей было страшно. Хотелось убежать в обитель и спрятаться в свою келью, сжаться в комочек и стать невидимой для всех. Правда, она не знала, как потом сможет объяснить все это номарии. Ведь она должна была привести дикарей к покорности, доставить от них первые подношения – а не бежать, как от огня.
Слова князя заставили ее взять себя в руки. Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, потом поднесла к губам ладошку, прошептала в нее:
– Не желаю баранов. Хочу получить две длинные льняные туники и два ножа, – и метнула ответ в смертного.
– Хорошо, – развел тот руками. – Но куда принести дары?
– К озеру. На камень, что лежит над родником у истока реки, – ответила хранительница и, не дожидаясь ответа, направилась в глубину леса.
Князь появился в условленном месте незадолго до заката – перепрыгнул весело журчащий ручеек, положил на камень сверток, присел, зачерпнул ладонью ледяную влагу и уселся рядом, вынув из мешочка в кармане кусочек ивовой ветки. В красных предзакатных лучах блеснуло лезвие ножа – и Словен начал неторопливо выстругивать что-то из мягкой деревяшки. Вилия немного подождала, хотя и поняла, что смертный так просто не уйдет, потом стряхнула облик и тихо скользнула к подношению.
– Я подобрал рубахи твоего размера, берегиня, – сообщил Словен, продолжая работать ножом. – Надеюсь, сильно не ошибся.
Хранительница замерла, чувствуя, как ее невидимое никому лицо заливает краска стыда. Надо же – услышал! Любые дикари всегда отличались звериным слухом и тонким чутьем. Хотя, с другой стороны, а чего она стесняется? Этот смертный, похоже, считает себя с ней ровней! Ведет себя так, словно это она, а не он должен молить о благосклонности!
Вилия стряхнула наговор, спустилась по влажной траве к роднику, остановилась в паре шагов:
– Ты правильно сделал, что принес дары, смертный! Теперь ты можешь просить меня о том, чего желаешь. И, может быть, я снизойду к тебе своей милостью.
– Просить? – оставив работу, задумался князь. – Чего? Добра? Так, милостью богов, наше истинное добро создается своими руками. Хлеба насущного? Так и его привыкли мы, согласно заветам великого Сварога, в поте лица добывать. Погоды? Так неплохая погода, пусть как есть стоит. А переменится – и худую погоду переживем. Избы срубили, крыши перекрыли, печи сложили. Чего беспокоиться? Даже и не знаю, чего ответить. Ничего нам не надобно от тебя, берегиня. Так подарки забирай. И беги скорее. Ты ведь всегда бежишь, и парой слов не обмолвившись… – усмехнулся смертный. – Даже странно для всемогущей такой. Али сегодня на месте постоишь?
– Я не убегаю! – возмутилась Вилия. – Что нужно сказываю – и ухожу.
– Не убегаешь? – Словен встал, вернул в ножны оружие, спрятал свою деревяшку, двинулся к гостье. – Как же не убегаешь, коли я ни разу даже имени твоего спросить не успел, берегиня?
– Можешь называть меня… Вилией… – Девушка через ноздри глубоко втянула воздух, сосредотачиваясь и собирая в ладони силу. Сейчас этот наглый смертный опять попытается ее поцеловать – а она выплеснет все одним импульсом. Так, что он улетит шагов на двадцать и плюхнется на самую речную стремнину.
– Ви-илия… Красивое имя. Звучное, как девичья песня. Скажи, вы поете песни, берегиня? Наверное, нет. Ведь вы вечные духи. Вам не нужны мужья и дети, вам неведома любовь. А разве существа, не ведающие любви, способны испытать желание запеть? Наверное, нет. Вы не знаете радости, вы не знаете тоски. Ваша душа всегда спокойна, точно мертвая. А мертвой душе песни ни к чему…
67 
