50 
— В смысле?
— С ума мы сошли, наваждение какое-то. Мне до сих пор рассказывать тяжело. Соблазнила меня Вика.
— Ну конечно, ты опять ни в чем не виноват. Замечательная мужская позиция. Соблазнила, развратила… Сам небось к ней в постель залез.
— Откуда ты все знаешь? Я мальчишка был — четырнадцать лет, даже не дрочил еще — дурачок.
— Опять врешь.
— Ну, вру — дрочил я, ну и что? Короче, слушай. Были зимние каникулы, у Вики — сессия. Она пришла домой поздно — вся в слезах. Завалила экзамен, поссорилась с парнем, нажралась с горя с подружкой. Ревет под одеялом, а я ее слез не переносил. Ну я залез к ней, стал успокаивать, как она меня в детстве, целовать там в щеку, обнимать. И сам не знаю, как все получилось, помню только поцелуй, как бомба — мне реально крышу снесло, — такой пьяный, такой сладкий, я даже не понял, что в нее вошел, все было как во сне. Но Вика-то должна была меня остановить.
— Да уж. Тебя остановишь. Бедная девочка.
— Как два сумасшедших, мы сделали это, наверное, раза три без остановки, пока не поняли, что произошло. Я страшно испугался. А Вика — наоборот. Она была в каком-то неописуемом восторге. Она просто страх потеряла, сейчас-то я понимаю, что она тогда реально с ума сошла, причем, по-моему, навсегда. В общем, она убедила меня в том, что все супер — мы теперь любовники на всю жизнь, самые близкие и счастливые люди, и мы должны поклясться друг другу в вечной любви, причем — кровью. Притащила нож, резала ладони — видишь шрам?
— Так ты еще и клятвопреступник?
— Похоже на то. Я очень боялся мамы. Но Вика буквально заразила меня своей эйфорией… Ну и конечно, безумный трах.
— Трах победил страх?
— Типа того. Мы делали это шесть суток подряд, чуть ли не каждый час.
— Ого! Переборчик. Даже для тебя.
— Она была просто ненасытная. Меня не покидало чувство неминуемого наказания, полная обреченность и полный кайф. Мы просто подсели друг на друга. Мы сползали с кровати только в туалет и к холодильнику, который опустел через трое суток. Мы отключили телефон и не впустили горничную — два ребенка против всего мира, нам казалось, что нас вот-вот кто-нибудь обязательно разлучит, и мы снова и снова набрасывались друг на друга. В последние три дня нашей любви мы настолько обессилили без еды, что уже не выходили из комнаты. Вырубались — засыпали, просыпались и опять любили друг друга. До туалета нам было уже не добраться — мы выползали на балкон и ссали там, а на другой стороне балкона мы жрали снег. Холода мы уже не чувствовали. Вечером шестого дня прикатила маман с рабочими, и они взломали дверь. Хорошо, что она их внутрь не пустила. Я думаю, наши трупы ее устроили бы больше, чем картина, которую она увидела. Не прибила она нас только потому, что мы и так были похожи на изможденных скелетов.
Ну и началось — психиатры, вопли, угрозы. Нас сразу развезли по разным квартирам, а через месяц меня отправили в Коламск, а Вику — в Сорбонну. Не очень равноценное наказание. Шесть лет без права переписки. Вика клятву выдержала. Ни одного мужика после меня у нее не было, а я — сама знаешь.
— Я думаю, такая история не придет в голову даже самому «желтому» изданию в мире.
— Я, надеюсь, ты — никому?…
— Никому. Хотя кто мне поверил бы — с дырой в башке. — Катя невесело усмехнулась и, задумавшись на секунду, добавила: — Сестру твою мне жалко.
— А чего ее жалеть-то? Она свои пути сама выбирает. И необычную для бабы специализацию — пластический хирург, и новую ориентацию. По-моему, она счастлива со своими бабами, и я не чувствую никакой вины перед ней. Мое наваждение прошло четырнадцать лет назад.
— А я уверена, что она до сих пор тебя любит и на что-то надеется.
— Я все ей объяснил, когда мать разрешила ей приезжать в Коламск. Я очень боялся этой встречи, но все прошло на редкость мило, без скандалов. Вика ни в чем меня не винила, только попросила разрешения приезжать в гости по выходным. В то время мы даже делились друг с другом постельными победами… А потом она меня спасла.
— Потому что любит!
— Я тоже люблю ее. Как сестру, а остальное — ее проблемы. Кстати, живет она сейчас, как сыр в масле. Золотые руки — какое хочешь тебе лицо забацает — мать родная не узнает. Мамаша наша у нее всю себя сделала, и теперь к Вике очередь на три года вперед. Вот только какая-то она циничная и ироничная стала чересчур в последнее время. И лексикон у нее, как будто она на зоне пять лет оттрубила, а не в Сорбонне.
50 
