5 
"Когда я это слышу, Элизабет, мне кажется, что я снова десятилетний мальчик”.
— Благодарю, Род.
Он вздрогнул. Это были первые слова, сказанные ею после того, как они вышли из здания суда.
— Уже почти все кончено, Элизабет. Вы будете оправданы. Возможно, Моретти подучит отсрочку на неделю, но ему не поможет и месяц. Он не сумеет справиться с Кристианом Хантером. В этот же час на следующей неделе мы будем праздновать победу.
Элизабет сгибала и разгибала пальцы — она делала это неосознанно. Особенно, если оказывалась вдали от фортепьяно. Своего рода постоянный тренинг.
— А мы выиграем? — спросила она. Лифт замедлил движение, потом остановился. Род потянул узорную металлическую дверцу, отступил и подождал, пока она выйдет в коридор.
— Я устал, — сказал он, потирая затылок. — Как только провал Моретти станет очевидным, я просплю целую неделю.
"Как все странно”, — подумала Элизабет.
— Пожалуйста, Род, зайдите выпить. Вам ведь нравится, как Коги готовит мартини.
— Спасибо, мне это и в самом деле не помешает. На следующей неделе, Элизабет, мы будем пить шампанское.
Она не ответила. Японец, ростом на голову ниже Элизабет, ворвался в гостиную, улыбаясь во весь рот. На нем был белый пиджак и белые спортивные штаны. Усы — предмет гордости — были расчесаны и блестели.
— Добро пожаловать, миссис Элизабет, мистер Сэмюэлс. Я рад.
— Благодарю, Коги. Мистер Сэмюэлс с удовольствием выпьет ваш знаменитый мартини.
— Конечно, миссис Элизабет.
Он ловко взял ее пальто, перчатки и сумочку, потом помог раздеться Роду. Коги служил у Тимоти пятнадцать лет и теперь остался с ней. Остался с предполагаемой убийцей его господина. Он ни разу ни слова не сказал Элизабет, она же была слишком труслива, чтобы прямо спросить его, что он думает.
— Пожалуйста, садитесь, — сказал Коги. Род опустился на бледно-золотистую софу. Элизабет расхаживала по гостиной, а Сэмюэлс думал, что в этой комнате собраны произведения искусства, сделавшие бы честь музею. Фарфор, бронза, мрамор, несколько работ Родена. Пол покрывал необыкновенный персидский ковер в двадцать пять футов длиной бледно-персикового и голубого цветов. Все было очень дорогим и вместе с тем изысканным. Мало сказать, что Элизабет не любила всю эту роскошь, она ее просто игнорировала. Ее взгляд остановился на рояле “Стейнвей” в дальнем углу комнаты. Три года назад Тимоти купил его в качестве свадебного порядка. На стене рядом с роялем висело три картины Пикассо розового периода. Две из них представляли обнаженную натуру и выглядели очень эффектно на розовом и терракотовом фоне.
Элизабет подошла к роялю, забыв о присутствии Рода, забыв о кошмаре, начавшемся семь месяцев назад.
Она села, размяла пальцы и начала играть “Итальянский концерт” Баха, который начинался с фа-мажор. Музыка Баха была такой ясной и предсказуемой: каждый аккорд неминуемо требовал следующего и следующего, и мелодия лилась ровно, как плавный поток.
Она не открывала глаз, пока не перешла к другой тональности. Это она сейчас играть не могла. Медленная, полная ассоциаций, печальная музыка, от которой щемило сердце.
— Не хотите ли чего-нибудь выпить, Элизабет?
Она заморгала, оглянувшись на Рода, стоявшего у нее за спиной. О чем он думал? — пыталась догадаться Элизабет. Он казался таким спокойным, невозмутимым, так умел владеть своими чувствами, и эти всегда непроницаемые темные глаза.
— Может быть, шабли.
Краем глаза она видела Коги, уже державшего приготовленный для нее бокал вина, и улыбнулась.
— Я не забыл, как прекрасно вы играете, — сказал Род, отпивая крошечными глотками свой великолепный мартини.
Конечно, Тимоти всегда желал получить самое лучшее, и так было всегда и во всем: лучшие напитки, лучшие слуги и лучшие адвокаты. И один из них защищал его жену, обвиняемую в убийстве.
— Вы не сыграете еще, Элизабет?
— Простите, нет, я устала, — ответила она, поднялась и разгладила свою темно-синюю шерстяную юбку.
Он смотрел на нее, когда она приняла от Коги хрустальный бокал белого вина. Красивые руки с длинными и стройными пальцами и сильные, достаточно сильные, чтобы ударить серебряным ножом… Он смотрел на нее, пока она изящно пила свое вино. Если бы только Моретти знал, что Элизабет никогда не пьет ничего, кроме вина, что она никогда в жизни даже не пробовала дайкири!
Он пытался представить, о чем она думает. Он пытался представить это много раз, и не только в последние месяцы, а с того момента, как впервые увидел ее, еще до того, как она вышла замуж за Тимоти. Она всегда его избегала, всегда ускользала, устремляясь к своей музыке или погружаясь в непроницаемое молчание. Но сейчас Элизабет спросила его, и голос ее был совершенно спокоен:
5 
