Особенно,... 
8 
— Исповедник! — сообразил Росин. — Наверняка он настучал. Ну, попы! Во все века они одинаковы…
В этот момент появились трое мальчишек лет по двенадцать с подносами, споро выставили на стол блюда с грушами и яблоками, резную доску с пряженцами, серебряные кубки и две пузатые бутылки из прозрачного стекла, за которым розовело полупрозрачное вино. Гость моментально забыл о разговоре, любуясь редкостным сосудом:
— Немецкое?
— Стекло? — уточнил Росин. — Стекло мое. А вино — рейнское.
Он выдернул притертую пробку, наполнил кубки, приглашающе приподнял свой:
— За встречу?
Они выпили, после чего боярский сын потянулся к пирогам, а хозяин закусил краснобоким яблоком:
— Так что, боярин Андрей, много охотников нашлось Ливонские земли воевать?
— Да нашелся кое-то, — кивнул гость. — Шуйский Петр Иванович пожелал волостников своих привести, и охотников из вольных смердов; дьяк Адашев Алексей с земель своих боярских детей привести пожелал; Зализа Семен Прокофьевич среди бояр Северной Пустоши кое-кого привести обещал; со Пскова отписали, что и среди них охотники схизматиков покарать найдутся; духовник царский Сильвестр самолично приехать и благословить на дело праведное также обещался.
— Ага, — кивнул Росин, наливая еще по одному кубку. Уже сейчас, услышав названные гостем фамилии, он мог составить примерный расклад того, как окажется поделена Прибалтика после ее покорения, кто и что получит в результате предстоящей войны.
С Зализой все ясно — опричник и порубежник северных земель, честно выслуживший себе там неплохое поместье рассчитывает по-соседски прирезать себе еще кое-что за счет Дерптского епископства, благо новые поместья окажутся недалеко, а коли не получится — так хоть добычу кое-какую домой привезет, и за рубежи ливонские беспокоиться перестанет. Немцам после начала настоящей войны станет не до разбойничьих наскоков.
Дьяк Адашев, чье имя даже в двадцатом веке будет известно любому школьнику, явно рассчитывает наложить лапу на большинство орденских и епископских земель. Потому как к царю близок, и коли самолично целовальные грамоты на верность Ивану Васильевичу привезет, тут же и добытое на саблю выпросить сможет.
Сильвестру, по той же причине, наверняка уже снится сан епископа всей Лифляндии.
Псковичи, естественно, пеклись о коммерческом интересе.
Петр Иванович Шуйский принадлежал к нелюбимому царем боярскому роду и собирался воспользоваться шансом, чтобы проявить себя перед государем и выслужиться из немилости.
Оставалось непонятным только то, почему московский боярин приехал с этой историей именно к нему.
— Мы так думаем, — отпил кислого, хорошо утоляющего жажду вина Андрей Толбузин, — никак не менее трех тысяч ратников соберем.
— Хорошая цифра, — согласился Росин. — Три года назад мы ливонцев семью сотнями кованой рати встретили, и вырезали, почитай, до последнего.
— То не Ливония на вас шла, — покачал головой опричник, — а дерптский епископ и сын Готарда Кетлера сотоварищи. И шли не воевать, а в набег короткий. Что встретили и положили их на лужском льду, за то честь вам, хвала и слава. А вот для серьезной войны семи сотен бояр мало.
Он с достоинством осушил кубок до дна, неторопливо съел пряженец с грибами и капустой, после чего продолжил:
— Как знакомцы и купцы сказывают, Рижское, Курляндское, Эзельское и Дерптское епископства все вместе способны выставить до четырех тысяч воинов. А коли стены всех замков и заставы оголят — то все шесть. Орден Ливонский, хоть и слаб стал, но шесть-семь тысяч тоже выставить сможет. А коли всех способных меч поднять соберет — то и десять. То есть, против нас в Ливонии до тринадцати тысяч ратников окажется самое большее, а в реальности, на поле против наших трех тысяч до девяти тысяч ливонцев может выйти.
— Понятно, — согласно кивнул Росин, мысленно похвалив себя за правильность расчетов. Девять тысяч врагов — это конечно, не пятьдесят, восемьдесят, а то и сто двадцать тысяч всадников, каковые силы обычно выставляли уже покоренные или не совсем ханства, но и за их уничтожение тоже кровушку придется проливать, чего царь делать без крайней нужды не хотел.
— Девять против к трем, — вздохнул опричник, — оно, конечно, одолеть можно. Но тяжело это больно, Константин Алексеевич. Да к тому же…
— Да к тому же можно и не одолеть, — закончил за него хозяин. — Это понятно. Немцы да жмудины, это не татары, их не то что один к трем, один к одному не всегда одолеть можно.
8 
