Особенно,... 
99 
Белл остановил изображение, наслаждаясь испуганным взглядом пациента, его абсолютной беспомощностью, и потом нажал на кнопку «Выкл». Кесвик был как ягненок перед закланием. Пожалуй, чересчур легкий случай, для полного удовлетворения в нем чего-то не хватает. Однако здесь есть известная аккуратность, неотвратимость, почти как в древнегреческой трагедии: этим он и ценен.
Телефон снова зазвонил.
— Привет, Мелани, — произнес Белл, не снимая трубки. — Мы немного расстроены, а? И склоняемся к решительным действиям?
— Доктор Белл, это опять Мелани. Я помню, вы говорили, что на этой неделе не сможете провести сеанс, но я подумала — вдруг вы проверяете сообщения. Это очень серьезно…
Он услышал всхлип, громкий и влажный. Он встал, вынул диск из проигрывателя и положил его в футляр, снабженный номером.
— Пожалуйста, перезвоните мне, доктор Белл. У меня все мысли какие-то искаженные. Думаю, может, мне надо лечь в больницу. Если бы вы только положили меня в больницу. У меня ведь есть эти таблетки. Они у меня здесь, в моей комнате, и мне кажется — это самое лучшее, что можно сделать, но я не знаю…
Доктор Белл выбрал диск с гайдновскими «Семью последними словами Христа». «Отче, отче, почему ты меня оставил?» Агония веревок и гвоздей, агония покинутого.
— О господи. Я больше не могу это выносить. Я не знаю, почему я еще жива, честно, не знаю.
Шумный обрыв связи: ей трудно было повесить трубку.
Белл нажал на воспроизведение и улегся на диван.
36
Когда на следующий день Кардинал проснулся, у него занялось дыхание, оттого что Кэтрин не было, словно спальня блуждала в космосе и кто-то открыл шлюз.
С неохотой совершая ежеутренние ритуалы — тост, кофе, «Глоб энд мейл», — он заставлял себя направить мысли на работу, на дело Делорм о детском порнографе, на серию краж со взломом, которую расследовал Арсено.
В какое-то мгновение он поднял взгляд от газеты и уставился в пустое пространство по ту сторону стола.
— Я не хочу о тебе думать, — произнес он. — Я не хочу о тебе думать.
Он вернулся к «Глоб», но не смог сосредоточиться; глаза у него чесались, потому что ночью он спал лишь урывками. Чем раньше он попадет на работу, тем лучше. Он поставил тарелку в посудомоечную машину и отправил остатки кофе в кухонную раковину. Наскоро принял душ, быстро влез в одежду и вылетел из дома.
Утра стали жестче. Веяло близкой зимой, хотя озеро пока не покрылось льдом и не замерзнет еще месяц-другой. Он дрожал в своей спортивной куртке. Скоро пора будет надевать теплое пальто. Небо было ослепительно-голубое, и он подумал, как бы оно понравилось Кэтрин. Ее пустой «крайслер-круизер» стоял на подъездной аллее.
— Я не хочу о тебе думать, — снова проговорил он и забрался в свою «камри».
Он уже задом выезжал с аллеи, когда подкатил автомобиль, перекрыв ему путь. Пол Арсено опустил стекло и помахал ему облаченной в перчатку рукой:
— Утро доброе!
Кардинал знал, что он наверняка привез что-то ценное. Арсено ни за что не стал бы заезжать к нему по пути на работу, если бы у него не было в запасе чего-нибудь вкусненького, чем он хотел бы поделиться. Кардинал вылез и подошел к окну машины Арсено.
— Решил вот подъехать, чтобы мы не тратили зря бесценное время полицейской службы.
— Есть что-нибудь интересное?
— Ну, и да и нет. Не знаю, как ты это примешь.
— Выкладывай, Пол.
— В конце концов мне удалось выцарапать это в базе данных иммиграционной службы, — нет-нет, я тебе не скажу, как я это добыл. Итак, британский подданный, перебрался сюда года два назад. — Он протянул в окно распечатку.
На листе были два отпечатка большого пальца. Фотография над ними была как-то добрее, чем обычные портреты на таких документах. В курчавых волосах, в бороде цвета соли с перцем читалось прямо-таки собачье дружелюбие. Фредерик Дэвид Белл, доктор медицины.
Приехав на работу, Кардинал позвонил Беллу и договорился встретиться с ним в психиатрической больнице во время его обеденного перерыва.
Он проехал по Одиннадцатому шоссе и свернул на слишком знакомую дорогу, ведущую к больнице Онтарио. Кардинал бывал здесь несчетное число раз — и по профессиональным надобностям, так как сюда часто помещали преступников, и по личным — из-за Кэтрин. Обычно ее клали сюда в мертвом сером месяце феврале.
Здание из красного кирпича почти терялось среди великолепия осенней листвы. Вершину холма обдувал свежий ветер, и тополя с березами наклоняли головы, точно танцоры. Все визиты Кардинала в это место слились в одну размытую полосу боли: всякий раз Кэтрин клали сюда из-за того, что у нее наступал маниакальный период, и она начинала лелеять какую-то безумную идею, которая казалась ей исполненной смысла, — или же из-за того, что она впадала в такую депрессию, что вот-вот могла вонзить бритву себе в запястье.
99 
