Особенно,... 
100 
Он поднялся на лифте на третий этаж. Дверь к доктору Беллу была открыта. Доктор сидел в кресле, созерцая парковку и холмы за ней. Он был настолько неподвижен, что Кардинал невольно сравнил его с псом, сидящим у окна в ожидании хозяина.
Он постучал — громко, с намерением застать врасплох, — и был вознагражден эффектом. Плечо у Белла дернулось, и он повернулся. Он встал, когда увидел Кардинала.
— Детектив. Пожалуйста, входите. Присаживайтесь.
Кардинал поставил портфель на пол и сел.
— Вы были правы насчет открыток, — сообщил он. — Их прислал не убийца.
— Да, я так и думал.
— Они были от одного типа, которого я несколько лет назад посадил в тюрьму за мошенничество.
— Что ж, это вполне объяснимо. Мошенничество — занятие подлое и гнусное. Вполне согласуется со стилем этого анонимщика. Потерял ли он жену в результате ваших усилий?
— Да. Насчет этого вы тоже оказались правы.
— Хотя, вероятно, она не покончила с собой.
— Нет. Но как вы догадались?
— Потому что, — по крайней мере, если рассуждать поверхностно, — чувство стыда в таких случаях целиком сосредоточено на преступнике, оно не распространяется на его родных. Совсем другая история, к примеру, с длинной серией сексуальных преступлений или насилия на расовой почве: о таком супруга могла бы знать или хотя бы подозревать. У вас есть для меня что-нибудь еще? Вы именно поэтому предприняли это неожиданное путешествие сюда? Я как раз перед вашим приходом думал, что для вас, возможно, мучительно сюда являться. Все эти воспоминания о Кэтрин.
— В этом смысле мне все равно, где я нахожусь.
Кардинал открыл портфель и достал предсмертную записку Кэтрин. На сей раз он протянул врачу тот вариант, что вышел из недр электростатического детектора. Он был заключен в пластик: призрачно-белые письмена на угольно-черном фоне, маленькие отпечатки пальцев Кэтрин, усеивающие один край листа, а внизу — жирное пятно от большого пальца.
Доктор Белл надел маленькие очки для чтения и взглянул на листок.
— М-м, вы мне это уже показывали. Вижу, ее успели каким-то образом обработать.
— И тут вы тоже правы, доктор. А в нижней части — отпечаток вашего большого пальца.
Кардинал наблюдал за лицом доктора Белла в ожидании реакции, но никакой реакции не последовало. Ну разумеется, он же психиатр, он научился скрывать свои эмоции в тех ситуациях, когда другие стали бы хныкать и стонать.
Белл вернул ему листок:
— Да. Кэтрин показывала мне подобную записку несколько месяцев назад.
— Забавно, вы не упомянули об этом, когда на прошлой неделе я вам ее принес.
Доктор Белл поморщился и, сняв очки, начал массировать переносицу. Без толстых линз он выглядел странно уязвимым: демон, которого вытащили на свет.
— Я скрылся, оставив на ней свой след, не так ли? Простите меня, детектив. Готов признать, я не особенно стремился известить вас о том, что я это видел. Я опасался, что вы сочтете, будто я в каком-то смысле был слишком небрежен. Что вы подумаете, будто Кэтрин написала ее в приступе агонии, а я преспокойно проигнорировал это.
— Зачем бы мне так думать? — спросил Кардинал. — В конце концов, это всего лишь предсмертная записка. Много лет она страдала от тяжелой депрессии, только и всего.
— Ну разумеется, теперь вы сердитесь…
— Она даже показывает эту записку вам, отчаянно надеется, что каким-то образом вы поможете ей справиться с этими жуткими побуждениями. Вы с ней мило болтаете, а в конце часа отдаете записку обратно.
— Задним числом легко представить это в дурном свете.
— А в течение следующих трех месяцев эти мысли о самоубийстве, видимо, все накапливаются и накапливаются, и Кэтрин приходит к вам на прием по два-три раза в месяц, но вы ни разу не сочли, что ее надо положить в больницу. Вы даже не сочли нужным вызвать меня для консультации. Ну да, я же всего лишь ее муж, я всего лишь жил вместе с ней несколько десятков лет, зачем бы вам трудиться ставить меня в известность? И по мнению всего остального мира, у Кэтрин все просто отлично. Между тем вы-то знаете, что она планирует себя убить, но вы решаете ничего по этому поводу не предпринимать.
— Детектив, сейчас вы делаете именно те предположения, каких я боялся. Я работаю на ниве тоски и отчаяния — с людьми, страдающими невыносимой депрессией. К сожалению, они часто хотят сами оборвать свою жизнь, и иногда им это удается. Здесь нет ничьей вины. Опечаленные родные спешат вынести суждение. Я уверен, что вы в вашей работе тоже с этим сталкивались. Я читал в газете, что близкие Дорна чрезвычайно расстроены тем, как полиция отнеслась к самоубийству этого молодого человека.
100 
