Особенно,... 
148 
Он положил Библию на красивый старинный письменный стол сандалового дерева, или, может быть, это было красное дерево, и еще раз прочитал о том, как Господь приказал Аврааму убить сына своего, Исаака, и в последний момент, когда Авраам уже готов был принести эту страшную жертву, остановил его руку. Сейчас он был в том же положении, что и Авраам. Что он станет делать с дочерью, если вдруг окажется, что она не обладает той силой, какой он от нее ожидает? Он долго не мог принять решение, пока внутренний голос не указал ему дорогу. Он должен быть готов принести даже самую большую жертву, которую Бог только может потребовать, и только Бог может позволить ему это сделать или удержать его руку.
Когда Анна узнала голос Зебры, он понял, что это веление свыше — подготовить себя и к такому развитию событий. Он легко читал ее мысли и реакции, хотя внешне она держалась совершенно непроницаемо — только вздрогнула в первую секунду и прикусила губу. Сначала сомнение — неужели это голос Зебры? Или, может быть, какого-то зверя? Она искала ответ, одновременно ожидая, не повторится ли крик. Но он не мог понять, почему она ничего не спрашивает. Простой вопрос, совершенно естественный, — что это? Ее привезли с завязанными глазами, в звуконепроницаемых наушниках, в совершенно незнакомый дом. И вдруг из-под пола раздаются какие-то странные крики. Но Анна молчала, ничего не спрашивала, и он подумал — все равно. Пусть кричит. Все равно пути назад нет. Скоро будет ясно, достойна ли Анна называться его дочерью. Сегодня седьмое сентября. Скоро, очень скоро произойдет то, к чему он готовился больше пяти лет. Я не буду с ней говорить, решил он. Я буду проповедовать, так же, как проповедую для своих учеников и последователей.
— Представь себе алтарь, — сказал он. — Ну, хотя бы вот этот стол. Представь себе, что это не веранда, а церковь.
— Где мы?
— В доме, но одновременно и в церкви.
— Почему мне завязали глаза?
— Иногда незнание дает высшую свободу.
Она хотела спросить что-то еще, но он поднял руку. Она отпрянула, словно испугалась, что он ее ударит. Он начал рассказывать о том, что их ждет, о том, что уже сделано. Он говорил в уже давно отработанной манере: сначала тихо, даже как будто с сомнением, с длинными паузами, потом все громче, все быстрее, все напористее.
— Созданное мною воинство растет с каждым днем. Вначале это была недисциплинированная толпа, теперь из нее вырастают батальоны, батальоны станут полками, и скоро вечное знамя повранного христианства снова взовьется над человечеством. Мы ищем примирения с Господом, и час этого примирения настал. Меня призвал Бог, никто не имеет права покуситься на это призвание, потому что оно идет от Бога. Он пожелал, чтобы я встал во главе этих растущих полков. Мы разрушим каменные стены в человеческих душах, потому что за ними — пустота. Когда-то я считал, что должен заполнить эту пустоту своей собственной кровью. Но Господь вручил нам кирки, и мы разобьем эти стены. И теперь уже совсем скоро наступит то святое мгновение, ради которого и создавалось наше движение. То мгновение, когда Дух Божий вновь воцарится на земле. Спасение исходит только от нас, ни от кого иного, и мы решительно подавим любое сопротивление, разрушим эти стены и в себе, и в других, уничтожим лжеучения, марающие святую землю, на которой Господь определил человеку жить. Бог един, и он выбрал нас. Мы первыми взойдем на баррикады, мы будем первыми мучениками, если это потребуется, Мы должны быть сильными. Мы должны быть сильными во имя человечества, мы должны заставить замолчать лжепророков, перебороть злые силы. И если эти злые силы притворяются человеком или пророком, и приходят ко мне, и ставят условия, то я им говорю: «Подождите-ка, выслушайте сначала мои условия». Так и будет, ответственность, которую я несу непосредственно перед Богом, неколебима и несомненна. Я всегда мечтал жить в спокойствии и простоте. Но вышло по-иному. И теперь пришло время открыть шлюзы и дать воде очистить землю.
Он замолчал, ему надо было понять, как она воспринимает его слова. Он знал, что легче всего ему читать мысли, когда человек беззащитен.
— Когда-то ты и жил в спокойствии и простоте, мастерил сандалии и был моим отцом.
— Я был вынужден следовать своему призванию.
— Ты оставил меня, свою дочь.
— Я должен был это сделать. Но я никогда не оставлял тебя в сердце своем. И я вернулся.
148 
