25 
— Кто это? — поинтересовался русский, ощутив на себе его внимание.
— Дед Антип, — проследил взгляд хозяин. — Невольник смоленский. Старый уже, разум отсох, руки слабые. Вот и ползает вместе с собаками, подъедается.
Лысый, с трясущийся головой, старик в халате, протертом до того, что через множество прорех наружу торчали клочья ваты, ползал позади стола и пытался углядеть себе какой-нибудь объедок. Но татары в большинстве сидели пока плотно, а на блюдах тех, кто поменял дастархан на сладости полонянок, не осталось ни единой мясной нитки.
— Зачем он вам нужен? — поинтересовался гость.
— Да не нужен он, — пожал плечами мурза. — Старый уже.
— А чего тогда ползает здесь?
— Так, объедки собирает, вместе с собаками. Кто же его кормить станет, из ума и сил выжившего?
— Так какого хрена он тут у вас живет?
— Всю жизнь при роде прожил, — опять не понял татарин. — Вот и ползает вокруг, куда ему деться?
Русский замолчал, и хозяин опять заинтересовался невольницами. Одетыми оставалось всего четверо: веснушчатая в одном платье, еще одна, столь же удачливая полонянка, и две в татарских одеждах. Обеим уже пришлось снять верхнюю часть одежды, но они, прикрывая грудь руками, успешно уворачивались от летящих костей. Мурза объел остывающее мясо сверху седла, разломил его пополам, сгрыз остатки волокон с меньшего куска и метнул в понравившуюся с самого начала цель… Промахнулся.
Эх, будь русский каким-нибудь просителем — приезжают иногда, умоляя иконы им вернуть, или родичей позволить выкупить… Вот тогда он Менги-стра самого заставил бы кидать костяшки в полонянок, как миленького. Кидал бы, и на минуту отвернуться б не смел. А доверенного Кароки-мурзой спутника особо не заставишь головой по сторонам не вертеть.
Дед Антип засопел слева, громко причмокнул. Не повезло ему в этот раз: ни мяса на блюдах не осталось, ни костей — все перекидали. Один только русский перед грудой объедков сидит, лениво догрызая верх ноги. Старик осторожно подполз к нему, тихонько просительно почавкал. Менги-стр покосился вбок, и потом коротко и резко взмахнул рукой. Антип странно дернул головой и уткнулся лицом в ковер. Грудь его больше не шевелилась, руки обмякли. Он был убит настолько быстро и бесшумно, что никто, кроме самого хозяина кочевья, ничего не заметил. Ни крови, ни вскриков — русский брезгливо отер ребро ладони о ковер и продолжил трапезу.
Алги-мурза мгновенно потерял интерес к празднику. Теперь он понимал, что никакие землячки, насилуемые татарами по шатрам, никакие насмешки над полонянками гостя действительно ничуть не волнуют. Хоть кишки им тут всем выпусти — у него даже аппетит не испортится. Да еще дед Антип… Никчемный, конечно, невольник, хвоста ослиного не стоит. Вот только… Только помнил еще мурза свою няньку, грудастую Дашу, ее теплые прикосновения и отряхивающие его, упавшего несмышленыша, большие розовые руки. Помнил Витолда, сперва ходившего у седла, а потом долго ездившего позади, пока татарчонок окончательно не прирос к скакуну. Сейчас они, наверное, тоже ничего не стоят… И, разумеется, мурза, владеющий четырьмя кочевьями, подавать им пиалу с водой на смертном одре не помчится. Но вот так… Подползти к гостю за косточкой милости и уткнуться в землю… Увидеть такое, или просто узнать про такую кончину… ему бы не хотелось.
— Эй, ты!
Он подозвал к себе веснушчатую невольницу, все еще продолжавшую танцевать с тремя другими, и когда она подошла на несколько шагов, небрежно запустил в нее оставшуюся от седла кость. Теперь полонянка уворачиваться не посмела, и мурза попал ей в плечо. Девушка остановилась, наклонилась к подолу платья и сняла его через голову, обнажившись снизу доверху. Широкие бедра, пологие бока, большая грудь. Хороши все-таки русские пленницы!
Мурза поднялся, крякнул, разминая затекшие ноги, взял ее за руку и пошел к шатру: не прилюдно же ее брать! Чай, не в набеге.
Ожидавшей внутри невольнице он махнул рукой, прогоняя наружу, скинул халат и принялся развязывать шаровары:
— На четвереньки становись, подставляй задницу. И плечи вниз опусти, чтобы твоя дырка вверх выпирала.
Он встал позади принявшей указанную позу пленницы, попробовал рукой: влажная давно, ждет милости господина. Уверенно вошел — как и полагается повелителю и господину. Начал пробиваться вперед, к самому ее нутру, одновременно скользнув руками по обнаженной спине, потом опустив вниз и сжав ладонями обнаженные груди. Невольница жалобно застонала и мурза ощутил, как внизу живота зарождается раскаленный шар, который спустя мгновение выплеснулся вперед, и ушел в лоно ее, женщины, — и она ощутила этот жар, громко закричав и вытянувшись на ковре.
25 
