Особенно,... 
72 
Пальцы начали нежный, ласкающий ритм, и глаза Джинни широко раскрылись.
— Какое восхитительное ощущение, правда? Поверь, мужчина любит входить в женщину — поскольку именно так может найти наслаждение, большее, чем заслуживает, а твои чувства скрываются здесь, Джинни. Крохотная, хорошо спрятанная маленькая драгоценность, которая может вселить в тебя восхитительное безумие. Помнишь ту ночь, Джинни? Помнишь, как вскрикивала и выгибалась, и все вокруг разлетелось на мелкие осколки, и ты забылась в экстазе, и главным и единственным стало лишь твое тело?
— Помню, — выговорила она, пораженная, что в мозгу все еще осталась капля разума и памяти.
— Теперь я хочу ласкать тебя ртом. Ты ведь тоже хочешь этого, верно?
— Нет, Алек, ты не можешь так… зачем… О, пожалуйста, пожалуйста…
Ее трясло словно в лихорадке, бедра поднимались и опускались в такт движениям пальцев.
— Правда, я…
Позже Алек так и не вспомнил, что хотел сказать, потому что в этот момент раздался крик Мозеса:
— О Боже! Мисс Джинни! Барон! Скорее сюда! О…
Алек мгновенным рывком поднял Джинни:
— Быстрее, милая!
И взметнулся с постели, натягивая на ходу халат, слыша, как за спиной Джинни шелестит плотной тканью, застегивая пуговицы.
В дверь громко застучали, и через мгновение в комнату ввалился Мозес:
— Поспешите, cap! Это хозяин! О Боже, мисс Джинни…
Алек протиснулся мимо ошеломленного дворецкого и ринулся к спальне хозяина. Джинни следовала по пятам. Секунду помедлив, он вошел в комнату. У постели горела единственная свеча. Алек мгновенно понял, что Джеймс Пакстон мертв. Он молча, оцепенело стоял возле усопшего, остро ощущая боль потери, потрясенное изумление. Глаза Джеймса были закрыты, лицо спокойное, умиротворенное. Он скончался во сне: легкая смерть…
Алек, нагнувшись, осторожно прижал кончики пальцев к шее Джеймса. Ни малейшего трепетания.
— Папа?
— Он ушел, Джинни. Мне невыносимо жаль.
Обернувшись, Алек увидел Мозеса, стоявшего у изножья кровати и не сводившего глаз с мертвого хозяина.
— Я пришел посмотреть, как он, cap. Обычно я не делаю этого, но сегодня что-то мучило и терзало меня, вот я и пришел. Он так устал сегодня, и это меня беспокоило. Я пришел. Он мертвый лежит.
Джинни обошла Алека и, сев рядом с отцом, поднесла к губам его руку.
— Его сердце, Джинни. Конечно, это его сердце. Он умер во сне… легкая смерть.
— Да, — сказала она глухо, глядя в лицо отца.
— Папа?
Алек поспешно оглянулся и увидел стоявшую в дверях Холли, в одной ночной сорочке, с голыми ножонками.
— Минутку, Холли. Мозес, пошлите за доктором. Он знает, что делать.
— Да, cap.
— Я сейчас вернусь, Джинни. Только отнесу Холли.
Подхватив дочь на руки, Алек вынес ее из спальни.
— Прости, папа, умоляю, прости. Алек сказал, что это была легкая смерть. Надеюсь, что это правда. Я так тебя люблю. Теперь у меня не осталось никого. Меня даже не было рядом, когда ты умирал. Я лежала, распростертая, на коленях чужого мужчины, и он ласкал меня… пока ты… ты умирал… совсем один.
Она говорила почти неслышно, едва шевеля языком, но Алек услышал и замер на пороге, не двигаясь, наблюдая, как Джинни нагибается и припадает лицом к груди Джеймса. Она не плакала, просто лежала неподвижно.
Он оставил ее одну.
Больше сотни балтиморцев из всех слоев общества собрались, чтобы отдать дань памяти Джеймса Пакстона, — от безработных матросов до Гвеннов, Уорфилдов, Уинчестеров, приехала даже Лора Сэмон. Алек стоял рядом с Джинни, поддерживая ее под руку, хотя она не нуждалась в его помощи. Джинни, не шевелясь, смотрела прямо перед собой, напряженно выпрямившись, очевидно, не сознавая, что происходит вокруг.
Алек не взял с собой Холли. Девочка вряд ли понимала, что случилось. Ей объяснили только, что мистер Пакстон ушел на небо, совсем как ее мама. Она осталась в доме Пакстонов вместе с миссис Суиндел.
Алек, неотступно думая о том, что теперь должен кое-что решить, все-таки вынудил себя слушать преподобного отца Мюррея, священника епископальной церкви Святого Павла, худого, изможденного человека, с лицом, изборожденным морщинами — следами многих дней, проведенных под безжалостным солнцем. Надгробная речь, произнесенная им, оказалась красноречивой, но трогательной. Медленно, хорошо поставленным голосом священник говорил, что знал Джеймса Пакстона еще с тех пор, как оба были мальчиками и удили рыбу с мыса Норт-Пойнт. Он припомнил роль Джеймса в развитии города, постройке первого балтиморского клипера «Галилей» в 1785 году, его участие в борьбе против британцев в сентябре 1814 года и в сражении при Балтиморе. Джеймс находился в Шорт-Мак-Генри во время артиллерийского обстрела, ободряя и успокаивая людей. Он был одним из тихих, незаметных героев, знакомством и дружбой с которым гордился преподобный отец Мюррей. Усопший оставил после себя прекрасную дочь, Юджинию Пакстон. Аминь.
72 
