Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
106 
— Помиловал нас Господь. Не будет сегодня сечи.
— Отчего ты так решил, Иван Григорьевич? — не поверил Андрей.
— По обычаю басурманскому мертвых своих им надлежит до заката земле предать. Коли нарушить сего закона не захотят — не о нас они ныне думать должны, а о братьях своих. Мыслю я, не погонятся они за нами сегодня. Иным делом заняты.
— Пахом, вперед скачи! — Князь моментально сделал нужный вывод. — Скажи, чтобы не останавливались, пока лошади падать не начнут. Нам до Суры не больше тридцати верст осталось. Если кони вынесут, с рассветом будем у своих.
В Углич боярин Выродков и князь Сакульский двинулись через Москву. Звереву пришлось отправлять в княжество скорбный караван из раненых и погибших. Иван Григорьевич предлагал отпеть их и предать земле в Нижнем Новгороде, но к тому времени, пока они добрались до города, ударил легкий морозец, закружился первый снег, и Андрей решил похоронить воинов в родных местах, а не на чужбине. Всех вместе. Из раненых и увечных в живых остались только девять, и еще неизвестно, как все они доедут до дома, что отсюда за полстраны. Повез бедолаг Изольд, а уцелевших молодых холопов князь дал ему в помощь.
Одно утешение: Илья с огромной дырой чуть ниже ключицы оказался жив и сдаваться старухе с косой вроде не собирался. Андрей к этому парню успел привыкнуть и искренне его жалел.
За хлопотами и дорогами убежали дни, в Углич они приехали только в день Иоанна Богослова,[25] хранителя иконописцев. Тут же представились воеводе, князю Шуйскому, сослались на указ государя, и тот отвел им для тайного дела обширное поле за кожевенной слободой — с условием, что до оттепелей бояре успеют огороды освободить.
Поле досталось им бесплатно — а вот за лес, за перевозку хлыстов, за работу плотников пришлось платить. Тяжелая царская казна начала таять с пугающей стремительностью — зато крепость, размерами больше даже Московского Кремля, потихоньку росла. Стены ее, стоя где на земле, где на деревянных чурбаках, а где и на подпорках, поднимались венец за венцом. Андрей ходил вокруг, чесал подбородок, качал головой, а больше, собственно, ничего сделать и не мог. Разве только подтвердить, что размерами, кажется, этот город и вправду вписывается в очертания острова.
В день пророка Осия — когда колеса с осью прощаются, — из Москвы примчался гонец. Нашел Андрея, вручил ему грамоту, получив взамен пятиалтынную монету. На большом свитке, пахнущем духами, было выведено всего три слова: «Он уехал. Жду». В тот же день князь отдал боярину Выродкову оставшееся золото и поднялся в седло.
* * *
Ноябрьская Москва уже была накрыта снегом и вовсю дымила трубами. Застывшие от мороза улицы звенели под копытами, а горожане все сплошь щеголяли в шубах — кто из соболя, а кто и из белки. Оставив Пахома и лошадей на дворе у Ивана Кошкина, Зверев побежал к храму Успения.
Нищенка ждала у паперти, укутанная в четыре слоя драных полотняных рубах и в замызганном пуховом платке на голове. Увидела Андрея, всплеснула руками:
— Ай, наконец, касатик наш долгожданный! Уж как извелась красавица, как истомилась, милая! Все глазки выплакала, все слезы истерла…
— Ну так веди! — кинул ей серебряный полтинник князь.
Вскоре он уже стоял на коленях перед княгиней, утонувшей в мягкой широкой перине. Людмила тискала одной рукой платок, второй сжимала его пальцы.
— Он меня бил, Андрюшенька! Он меня порол! Он меня плетью порол… — Слезы скатывались по ее щекам и впитывались в белоснежную бязь наволочки. — Донес ему кто-то, что ты ко мне тайно приходишь. Уж не ведаю, кто. А Петр так ревнив! До ужаса ревнив! Весь извелся. И на коленях стоял, и молил, и просил, и порол. Просто ума от ревности своей лишился! Не могу я больше так, любый мой, ненаглядный, желанный! Давай убьем его, убьем, убьем! Свари зелье мне, Андрей. Страшное и крепкое. Чтобы от одного глотка зелья этого он умер. Нет, не сразу умер — чтобы мучился, кровью и гноем исходил. А потом подох! Сделай это, князь, сделай! Свари зелье, свари. Дай мне, с верным человеком отправлю. Там, в Путивле, преставится, на нас и не подумает никто. Я овдовею, замуж за тебя пойду.
— Я женат… — прикусил губу Андрей.
— Ты же хотел… — приподнялась на локте молодая женщина.
— Я пытался. Она не уходит. Терпит.
— Сильнее надо было бить! Больше!
— Я пытался. Терпит. А потом меня государь отозвал. Дело мне вручил важное.
106 
