— Интересное предложение, — вопросительно глянул на Андрея князь Друцкий. — На хороший, трехпалубный неф, коли и трюм считать, король Кристиан невольников сотни четыре мог загнать. А то и пять.
— Не жалеючи, и все восемь втиснуть легко, — добавил ростовщик.
— Сперва посмотреть нужно, — ответил Зверев. — Потом уж решать.
— Это верно, — согласился хозяин, — обязательно нужно посмотреть. Сигерд может любого из вас проводить на пристань, к лодке и доставить на борт.
— Я съезжу, — кивнул Андрей. — Жалко, Лучемира нет. Ладно… Тришка, Риус, Васька, на вашей совести будет. Со мной ступайте.
Они спустились к входным дверям, остановились, дожидаясь слугу.
— Скажи, княже, — поинтересовался рыжий мальчишка. — А отчего король здешний горожан в колдовстве обвинял? Чего просто так не покарал, за измену? Они ведь ему ворота не открыли!
— По здешним законам, — ответил Зверев, уже разгадавший эту странность, — все добро еретика в казну переходит и тому, кто о колдуне донес. Раз король их обвинил, значит, и все добро казненных за колдовство — его стало по закону.
— А много тому, кто колдуна выдал, достается? — спросил косой Васька.
— Половина, — пожал плечами князь. — Половина — доносчику, половина — в казну.
Неф оказался посудиной, внушающей изрядное уважение. Вдвое длиннее ушкуя, вдвое выше, вдвое шире, он был судном на порядок солиднее. Если Андрей мог взять себе на борт полсотни человек и тонн двести груза, то вместительность нефа была больше почти «на ноль»: нолик в конце числа приписать следовало. Две мачты, двухэтажные надстройки, промежуточная грузовая палуба над трюмом. Настоящая плавучая усадьба! Выглядел корабль вполне крепким, без следов гниения, поломок, без свежих досок, свидетельствующих о недавнем ремонте.
В капитанской каюте, как и обещал ростовщик, сохранилась часть личных вещей: свечи, длинный парусиновый плащ, кираса и шлем, посуда, поношенный кафтан, жаровня и примитивный фитильный примус, тоже рассчитанный на использование светильного масла. Видать, не успел прибраться человек. Очень может статься, владелец и капитан сего красавца теперь уже рубили сахарный тростник где-нибудь в английских колониях. Если, конечно, их не зажарили на костре под улюлюканье пьяной стокгольмской толпы.
Вернулись к Альбрехту в отличном настроении, что сразу все прояснило Юрию Семеновичу.
— Купчую на неф на имя князя Андрея Сакульского выписывай, — указал он ростовщику. — Ему нужнее. Пусть будет в счет разницы, согласен.
— Да, — улыбнулся Зверев. — Понравилась игрушка. Пусть будет.
— Ты вот на это глянь… — Князь Друцкий с благоговением подвел руки под плотно расшитый золотом, усыпанный самоцветами, жемчугом, украшенный золотыми пластинами с разноцветной эмалью, прямоугольный кусок ткани со скругленными краями и большим, с две ладони, отверстием в середине. Поднял и замер, не отрывая от возвращенного заклада повлажневших глаз. — Оплечье еще прапрапрадеда моего, князя Торислава Светлого. Глаза у него, сказывают, совершенно белые были. А оплечье он это на коней туркестанских для дружины своей сменял. Несчетно тогда отряд его малый бед тракайцам доставил. Никто догнать его воинов не мог, как на крыльях летали. Ударят дружине князя литовского то в спину, то в бок, то на переходе застигнут, порубят ворога. Захватят, кто в дозоре или от рати далеко отошел, — и скроются. Токмо поверит Гедимин, что ушли отряды княжеские, ан Друцкий уж с другой стороны налетит. Да… Рука самого Светлого оплечья этого касалась, в нем он на стол садился, в нем под венец шел.
— Княже, князь Андрей, подпись свою в купчей поставь, — отвлек Зверева от рассказа молодой писарь ростовщика.
Князь Сакульский, еще не привыкший раздавать автографы, старательно и длинно вывел свой титул. Мальчонка присыпал чернила тонким песком, легонько подул, смел сор оправленной у сустава в серебряный держатель заячьей лапкой:
— Поздравляю, господин. Отныне это судно ваше.
— Забирайте, — взмахом руки приказал Юрий Семенович.
Холопы подняли два сундука, каждый размером со средний туристский рюкзак. Один, похоже, веса не имел совсем, но другой тянул не меньше чем на пуд. Видимо, заклады и закладные ростовщики упаковали по отдельности.
Первыми двинулись холопы помоложе и покрепче, держа руки на боевых топориках, следом четверо мужиков несли груз. Отряд замыкали князья, тоже готовые без колебаний вступить в схватку.