* * *
— А-а-а, Константин Алексеевич, — радостно захохотал царь, отпихнул в сторону щупающего руку лекаря, поднялся с трона и пошел навстречу. — Ну, рассказывай!
— О чем?
— Про все, про все рассказывай, от начала и до конца, — он подошел ближе, взял Росина за плечи: — Опять ты в этой рясе потертой! Попросить, что ли, Иосифа Матвеевича новую тебе выдать? — Потом глянул ему через плечо и поинтересовался: — Этот, что ли, колдун?
— Этот, — оглянулся на саама Костя.
— Да отстань ты, надоел! Толку с тебя никакого, только мешаешься вечно рядом…
Росин резко, до боли в шее, повернул голову к государю, но понял, что слова относятся не к нему, а к немецкому лекарю. Тот и вправду попятился.
— Опять кости разболелись, — пожаловался Иван Васильевич. — Упроси самоеда, пусть еще своего зелья сварит.
— А сварил, московский царь, — обойдя боярского сына Толбузина и Костю, подступил к государю колдун и протянул деревянную овальную емкость. — Мало пей. Язык макни. Хватит. Ты хороший человек. Ты хороший царь. Тебе много не надо.
— Ну, спасибо тебе, ведун северный, — на диво добродушно улыбнулся царь, наклонившись за бутылочкой, потов выпрямился и расправил плечи: — Ну, Константин Алексеевич, чем пожаловать тебя ныне за службу верную?
— За какую службу? — поинтересовался Росин, опять оглянувшись. На этот раз на опричника.
— Донесли мне по весне, что вышел-таки султанский паша из Азова, несчитано янычар с собой ведя, десять галер по реке, да еще и татары к нему многими родами по пути присовокупились, — вернулся к трону Иван Васильевич. — А вот другая грамота, от воеводы астраханского. И пишет он…
«…а о басурманах тебе скажу, государь, что ждали мы их цельное лето, но не дождались. А по осени, в снегу, пришли на нас два десять тысяч османов, с берега на нас посмотрели, да назад ушли. За морок их принявши, долго мы ждали, а опосля по следу татар пустили. Конники сии морока не нашли, а нашли мертвых рабов султанских числом десять тысяч, и еще тысяча…».
— Ага, — с явным сомнением кивнул Росин. — Получилось, значит. Как же это?
— Земля русский, — сообщил саам. — Чужой не берет.
— Значит, получилось… — повторил Росин.
— Так что, Константин Алексеевич, — положил руки на подлокотники Иван Васильевич. — Чудишь ты всегда с желаниями. Хочу услышать, что на этот раз попросишь?
— А попрошу… — запнулся Костя. — Понимаешь, государь. Мы, когда с боярином Андреем дело сие замышляли, наобещали колдунам многое. Ну, кол, там, обещали. Золото. Землю. Помню я, шаман этот сказывал, что новгородцы, будучи во власти, племя его притесняли сильно. Посему прошу: отдай ему, государь, земли племени самоедского, в вечное наследное владение. Дабы более не злоумышлял никто.
— Ну… — кивнул царь. — Просишь, вижу, как всегда не себе… Но много ли там земли самоедской? Могу ли обещать, того не зная? Много земли у вашего племени, самоед?
— А где снег лежит, — кивнул шаман, — там наш корень.
Толбузин за спиной тихонько захихикал. Царь тоже засмеялся:
— Вот видишь, Константин Алексеевич? Как зимой мерить, так все царство мое отдать придется. Лета ждать надо. И то на месте угодья отмерять. Но я не обману, ты меня знаешь. Расскажи лучше, как землю обороняли?
— Да по виду и не сложно вовсе, — пожал плечами Росин. — Знак на землю наложили, поколдовали немного. Ну, и оказалось, что чужакам теперь вход на нее запрещен.
— Совсем?
— Злой чужак ходить нельзя, — сообщил шаман.
— В общем, враждебные вооруженные отряды она уже не пропустит, — перевел Костя.
— Постой, — спустившись с трона, подошел к сааму Иван Васильевич. — Так значит, таким образом можно все наши рубежи перекрыть?
— Да, — кивнул саам, пригладив свисающие на грудь амулетики.
— И значит, — обойдя его, подошел к Косте Иван Васильевич, — мне более не нужно будет бояр из поместий отзывать, стрельцов от сохи отрывать. Просто знаки на все рубежи наложу, и страха от ворога иноземного испытывать перестану?
— Похоже, что да, — пожал плечами Росин. Тут за спиной звякнуло, и он оглянулся на странный звук.
— Никак, серебро откуда-то высыпалось? — изумился царь, дошел до угла, присел, подобрал несколько монет. — Похоже, и вправду серебро.
Он выпрямился — у царя округлились глаза и затряслись губы. Он вытянул вперед руку и страшно заорал: