15 
— Но когда видишь подобное, Данглар, — тихо произнес Адамберг, — какая-то частица этого зрелища отделяется и застревает в тебе на всю жизнь. Любая очень красивая или очень уродливая вещь оставляет крошечный фрагмент в глазах того, кто на нее смотрит. Это всем известно. Собственно, по этому признаку они и распознаются.
— Кто «они»? — спросил Эсталер.
— Непомерная красота или непомерное уродство. Их распознают по этой ударной волне, по следу, который они оставляют в нас.
Данглара уже не было с ними: он поспешил уйти, словно жалея, что сказал лишнее. Шагая по платформе, Эсталер тронул комиссара за плечо:
— А что делают потом с этими фрагментами, которые застряли внутри?
— Аккуратно укладывают в большую коробку, которая называется памятью.
— А нельзя их выбросить?
— Это невозможно. У памяти нет помойки.
— Куда же их девать, если они мешают?
— Либо ты устраиваешь на них охоту и убиваешь, как делает Данглар, либо приучаешься не обращать на них внимания.
Спускаясь в метро, Адамберг задумался над тем, в каком уголке его памяти, на какой полочке расположатся омерзительные лондонские ноги и сколько времени пройдет, пока он начнет притворяться, будто забыл про них. А куда денутся съеденный шкаф, белый медведь, дядя с племянником и девушки, которые видели Сущность и желали снова вернуться к ней? Что случилось с той девушкой, которая потом одна пошла к склепу? А с экзорцистом? Адамберг потер глаза: ему захотелось лечь и проспать всю ночь. Может быть, даже часов десять. Но ему дали поспать всего шесть.
VI
В семь тридцать утра полусонный Адамберг осматривал место преступления, сидя на стуле. Подчиненные поглядывали на него с тревогой: чтобы комиссар приехал полусонный, да еще уселся на стул, — такого они раньше не видели. А он все сидел, лицо у него застыло, взгляд блуждал, как у человека, которому не хочется смотреть, который перенесся куда-то далеко, чтобы ни одна частица увиденного не пробралась в его память. Он заставлял себя думать о недавнем прошлом, когда было еще только шесть утра, когда он еще не успел увидеть эту комнату, залитую кровью. Когда ему только позвонил лейтенант Жюстен и он торопливо надевал белую рубашку и элегантный черный пиджак, раздобытый Дангларом, — вчерашнюю одежду, абсолютно не подходящую к сегодняшней ситуации. Прерывистый голос Жюстена не предвещал ничего хорошего: это был голос человека, перенесшего потрясение.
«Берем все мостки, какие у нас есть», — сообщил Жюстен. Мостками называли пластиковые дощечки на подставках, которые устанавливали на месте преступления, чтобы ничего не задеть на ходу. «Все мостки». То есть весь пол в помещении запачкан так, что пройти по нему нельзя. Адамберг в спешке выскочил из дому, увернувшись от Лусио, от сарая и от кошки. Тогда все было хорошо, ведь тогда он еще не успел войти в эту большую комнату, еще не сидел на этом стуле, не смотрел на ковры, пропитанные кровью, усыпанные ошметками человеческой плоти и осколками костей, на стены в пятнах и подтеках. Можно было подумать, что тело старика взорвалось. Самым тошнотворным зрелищем были крошечные кусочки мяса, оставшиеся на блестящей черной крышке рояля, словно на прилавке мясника. Все клавиши были залиты кровью. Опять ему придется придумывать новое слово: он не мог подобрать название для человека, превратившего чье-то тело в мелкий мусор. Определение «убийца» было жалким и ничтожным.
Перед тем как выйти из дому, он позвонил самой волевой из своих подчиненных, лейтенанту Ретанкур, которая, по его убеждению, могла выдержать все бури мироздания. И не просто выдержать, но и минимизировать ущерб или даже направить их в нужную сторону.
— Ретанкур, поезжайте к Жюстену. Они взяли все мостки. Точно не знаю, домик с садом в респектабельном пригороде Гарш, в доме — убитый старик, кругом что-то невообразимое. Судя по голосу Жюстена, там очень скверно. Давай скорей.
В разговоре с Ретанкур Адамберг, сам того не замечая, обращался к ней то на «вы», то на «ты». Ее звали Виолетта: [6] не очень-то подходящее имя для женщины ростом метр восемьдесят и весом сто десять килограммов. Адамберг называл ее то по фамилии, то по имени, то по званию, в зависимости от чувства, которое преобладало у него в данный момент: уважение к ее непостижимым способностям или нежность к уютному прибежищу, в какое она превращалась для него, когда хотела и если хотела. И сегодня утром он ждал ее, ничего не предпринимая, словно время остановилось, между тем как подчиненные перешептывались у него за спиной, а кровь на стенах засыхала, приобретая буро-коричневый оттенок. Наверно, что-то задержало ее по пути. Еще до того как она вошла, он услышал ее тяжелые шаги.
15 
