15 
— Кто знает, — сказал старик.
— Пойди пойми, — добавил разметчик.
Адамберг, нахмурившись, пытался вникнуть в текст статьи. В луже крови плавал красный зверь. Подпись под снимком гласила: «Чудовищное варварство в Бретийи». Он сложил газету, чтобы прочесть название: «Егерь Запада».
— Ты охотник? — спросил Освальд.
— Нет.
— Тогда тебе не понять. Такого оленя, к тому же с восемью отростками на рогах, подобным образом не убивают. Это варварство.
— С семью, — поправил Илер.
— Извини, — сказал Освальд, посуровев, — у этого оленя было восемь отростков.
— Семь.
Стычка, опасность взрыва. Адамберг поспешил вмешаться:
— На фотографии не видно, семь или восемь.
Все с облегчением глотнули вина. Само собой, добрая ссора занимала определенное место в партитуре мужской ассамблеи, но сегодня, в присутствии чужака, у них были другие приоритеты.
— Такое, — сказал Робер, ткнув толстым пальцем в снимок, — не мог совершить охотник. Этот тип и не дотронулся до зверя, ничего не взял, даже трофеи.
— Трофеи?
— Рога и нижнюю часть правой передней ноги. Он распотрошил зверя просто ради удовольствия. Маньяк. И что, спрашивается, себе думают полицейские из Эвре? А ничего. Им плевать.
— Потому что это не убийство, — отозвался второй оппонент.
— Сказать тебе? Будь то человек или зверь, когда он устраивает такую мясорубку, это значит — у него не все дома. Кто тебе поручится, что он потом женщину не зарежет? Убийцам тоже надо на ком-то тренироваться, между прочим.
— Это верно, — сказал Адамберг, вспомнив о дюжине крыс в порту Гавра.
— В полиции одни козлы, им это даже в голову не приходит. Болваны.
— Подумаешь, олень, — возразил возражатель.
— Ты тоже болван, Альфонс. На месте полицейских я начал бы искать этого типа, и чем быстрее, тем лучше.
— Я бы тоже, — прошептал Адамберг.
— Вот видишь, даже Беарнец со мной согласен. Потому что такое зверство, слышишь меня, Альфонс, означает, что где-то здесь бродит сумасшедший. И поверь мне, ты еще о нем услышишь, потому что я никогда не ошибаюсь.
— Беарнец согласен, — добавил Адамберг, пока старик снова наполнял его бокал.
— Вот видишь. И это при том, что он не охотник.
— Нет, — сказал Адамберг, — он полицейский.
Рука Анжельбера замерла в воздухе, бутылка остановилась на полпути к бокалу. Адамберг встретился с ним взглядом. Вызов был брошен. Легким движением руки комиссар дал понять, что он тем не менее не прочь выпить. Анжельбер не шелохнулся.
— Мы тут полицейских не особенно любим, — произнес он, даже не пошевелив рукой.
— Их нигде не любят, — уточнил Адамберг.
— Здесь еще меньше, чем везде.
— Я же не говорил, что люблю их, я сказал, что я — полицейский.
— Ты их не любишь?
— А зачем?
Старик зажмурился, собираясь с силами для неожиданной дуэли:
— А зачем ты им стал?
— От невежливости.
Этот быстрый ответ стрелой пролетел над головами собравшихся, Адамберга в том числе, который сам не смог бы объяснить, что он имел в виду. Но никто не осмелился выдать свое недоумение.
— Во-во, — подвел итог разметчик.
И рука Анжельбера, замершая, словно в стоп-кадре, продолжила свое движение, бутылка наклонилась, и бокал Адамберга наконец наполнился.
— Или вот из-за такого, — продолжил Адамберг, показывая на растерзанного оленя. — Когда это произошло?
— Месяц назад. Оставь газету себе, если хочешь. Полицейским из Эвре плевать.
— Козлы, — сказал Робер.
— Что это? — спросил Адамберг, указывая на пятно рядом с телом.
— Сердце, — с отвращением сказал Илер. — Он влепил ему две пули в бок, потом вырезал сердце и расквасил его.
— А что, есть такая традиция? У оленя вырезают сердце?
Все снова помолчали в нерешительности.
— Объясни ему, Робер, — приказал Анжельбер.
— Обалдеть можно, ты горец и ничего не смыслишь в охоте.
— Ну, я взрослых сопровождал, — признался Адамберг. — Диких голубей таскал, как все мальчишки.
— И на том спасибо.
— Но на этом остановился.
— Убив оленя, — начал Робер, — ты снимаешь с него шкуру, стелешь ее ковром. На нее — трофеи и задний окорок. Внутренности не трогаешь. Переворачиваешь тушу, вырезаешь филейные части. Потом отрубаешь голову, чтобы забрать рога. Закончив, оборачиваешь зверя в его же шкуру.
15 
