– Примерно в десять утра.
– Куда поехали потом?
– На Кутеванова, в квартиру Ивлева.
– Долго там пробыли?
– Минут сорок.
– Кто-нибудь вас видел, когда входили?
– Соседка из четырнадцатой. Фамилии не знаю, зовут Катей.
– Куда направились потом?
– На Чкалова, в офис «Интеркрайта». Туда я приехал около одиннадцати и безвылазно пребывал примерно до половины шестого, что может подтвердить масса свидетелей – начиная от Лалетина и кончая охранниками.
– А кроме Кати, кто-нибудь может подтвердить, что вы с… ну скажем, с десяти пятнадцати до десяти сорока пяти находились в квартире на Кутеванова?
– Вряд ли, – взвешивая каждое слово, сказал Данил. – Да и Катя может подтвердить одно: в квартиру я вошел… Возможно она слышала, как я там крутил музыку… Но в квартире со мной не было ни Кати, ни кого другого…
– В каких отношениях вы находились с гражданкой Глаголевой?
– Н а х о д и л с я? – спросил Данил медленно. – В прошедшем времени?
– Так в каких отношениях?
– В дружеских.
– А спать с ней вам не случалось?
– Случалось. Но потом перестало… случаться.
– Вы ее не ревновали?
– И не думал. Есть женщины, которых никогда не придет в голову ревновать.
– Она вам не показалась чем-то обеспокоенной? Встревоженной?
– Она в жизни не беспокоилась и не тревожилась, – сказал Данил. – Не та натура.
– Вы многих ее знакомых знаете?
– Трудно сказать…
– Этого?
Клебанов продемонстрировал ему большой черно-белый снимок – мосье Хилкевич, выходящий из подъезда. Не нужно даже ломать голову, прикидывая, с какой точки снято, все и так ясно – «Кинг-Конг»…
Данил внимательно изучил снимок, выпятил нижнюю губу:
– Вроде видел где-то…
– А в квартире Глаголевой вы с ним не встречались?
– Ни разу. На лестнице вчера вроде и разминулись… Но не уверен, он ли.
– Присмотритесь получше.
– Уже присмотрелся. – Данил отодвинул фотографию и сказал, не глядя на собеседника: – Как ее убили? И когда? Только не надо вчерашних подначек, ладно? Я, повторяю, не пацан…
– Судя по всему… Когда она открыла дверь, ее ударили, втолкнули в квартиру. И задушили чем-то узким, скорее твердым, чем мягким – возможно, куском тонкого провода в резиновой изоляции.
– Ну, мне-то не было нужды вырубать ее сразу, на пороге, меня бы она впустила…
– Уверены? А вдруг не впустила бы?
– Впустила бы непременно. – Он пытался представить Светку мертвой и не мог. Тем более – задушенной куском тонкого провода…
– Так и запишем… Какие у вас отношения с гражданкой Ратомцевой Ольгой Валерьевной?
– Самые близкие, – сказал Данил.
– А ее вы способны ревновать?
Данил явственно увидел под ногами тоненький стальной волосок – натяжку от мины.
– Пожалуй, да, – сказал он. И решил, что пора переходить в атаку. – Ваши ребятки из «Кинг-Конга» что, отлучались пописать? Оба сразу? Если они бдительно несли службу, должны бы знать, что я в квартиру не возвращался…
Клебанов не спросил, откуда Данилу вдруг ведомо о наблюдательном пункте в «Кинг-Конге» – то ли мгновенно просчитал все сам (они, конечно, доложили о «рэкетирах», а дальше догадаться нетрудно), то ли его в данный момент это не интересовало. Второе гораздо хуже – без веской причины принципиальный старлей не стал бы д в а ж д ы упускать верную возможность помучить ехидными вопросиками…
Клебанов достал из стола пухлый конверт, а из конверта – пачку глянцевых цветных снимков, с первого взгляда ясно, отщелканных «Полароидом», «Кэноном» либо иной аналогичной машинкой, мгновенно проявлявшей фотографии.
– Вы можете опознать лиц, заснятых на этих фотографиях?
Лева заинтересованно придвинулся, засопел над ухом.
Данил перебирал фотографии лениво, непонимающе – и вдруг замер с довольно пикантной картинкой в руке, лицо залила жаркая волна, кончики ушей, такое ощущение, прямо-таки завернулись в трубочку.
Кое-какие снимки были довольно безобидными – чуть поддавшие девочки дурачатся, щелкая друг друга в рискованных позах с намеком на лесбос. Но дальше лесбос пошел самый недвусмысленный, прилежно запечатлены все фазы процесса, дураку ясно, что любовь пошла всерьез. Полузакрытые глаза, переплетенные нагие тела, лица в откровенном оргазме. Поздно было отпихивать Леву.
– Итак? Опознаете кого-нибудь?
В глазах Клебанова не было ни издевки, ни даже насмешки – только усталость и напряженное внимание.