Особенно,... 
72 
— Очень хорошо. — Марк слегка подался вперед, в его голосе теперь звучало удовлетворение. Девушка взглянула на него с изумлением. — Сказать по правде, это меня обнадеживает, потому что я намерен сделать вам, Лина, деловое предложение. Оно может показаться несколько… э-э… странным, тем не менее я полагаю, что его материальная сторона вас приятно удивит.
Лина негромко засмеялась, опустив подбородок на крепко сцепленные пальцы рук. Настолько крепко, что костяшки стали совершенно белыми.
— Как это понимать, Марк Борисович? Уж не хотите ли вы купить мою грешную душу?
— Успокойтесь, Лина, Я совсем не это имел в виду.
— Тогда что же?
— Я хочу предложить вам работу. То есть это можно назвать работой при желании, но это и не работа. Мы с вами заключим некое соглашение, и если вы выполните все условия, я постараюсь сделать так, чтобы вы не нуждались в деньгах. По крайней мере в течение нескольких лет.
— Вот как? Звучит серьезно, хотя и неконкретно. Что я должна делать?
— Прежде всего мне нужно ваше согласие.
— Но на что?
— Я не буду говорить об этом сегодня. Завтра мы встретимся, за это время я все окончательно обдумаю и подготовлю текст соглашения, которое нам наверняка понадобится. И довольно. Теперь нам действительно пора.
* * *
Лина просыпалась медленно, словно всплывая из тинистой глубины заброшенного лесного озерца. Всю ночь ей снился поезд, с гулом, грохотом, лязгом металла и скрежетом летевший в темноте. За окном огненными стрельчатыми росчерками проносились искры, и это значило, что впереди был паровоз. Паровозов она помнить не могла.
Сон утомил ее, голова была ватной, все мышцы ныли, как после непосильной работы. Отшвырнув легкое одеяло, которым была укрыта, Лина пробежала босиком в ванную и открыла кран. В ожидании, когда вода стечет и согреется, прошла на кухню.
Манечка отсутствовала: она уходила на службу довольно рано. На плите, закутанная в полотенце, ждала неизменная овсянка, и вместе с голодным спазмом Лина проглотила комок привычного отвращения. Хлеб задохнулся в плотно закрытой хлебнице и пах теплой плесенью, а в чайнике плюхалась чуть желтоватая спитая водица, отдающая березовым листом. Сложив руки на груди и прислонившись к косяку окна, Лина некоторое время разглядывала ржавые ряды гаражей за стеклом, мусорную землю между ними, покрытую радужными пятнами масла, бурые островки погибающей травы. После этого она вернулась в ванную, встала под едва теплые струи душа и, мелко дрожа и втягивая воздух сквозь сжатые зубы, постояла так минут пять. Затем с силой растерлась жестким, как фанера, полотенцем, набросила халат и снова отправилась на кухню, по пути заглянув в холодильник, где, кроме маргарина и до сапфировой синевы промороженного куренка, ничего не имелось.
С трудом заставив себя съесть несколько ложек овсянки и запив их жидким чаем, в который она положила четыре куска сахару, Лина бездумно посидела еще пару минут, глядя на непогашенную горелку плиты, В призрачной голубизне ее шумящей короны мелькали язычки чистой изумрудной зелени. Странным образом все, что ее окружало, все эти мелкие предметы, призванные подчеркивать устойчивость и прочность их с Манечкой жизни, — пластмассовая вазочка для цветов, пестрые прихватки для кастрюль, банка от апельсинового сока, служащая вместилищем горелых спичек, треснувшие фаянсовые чашки «на каждый день», все они казались чужими и никчемными.
Уперев локти в крышку скрипучего обеденного столика на двоих, Лина крепко сжала зубами сустав указательного пальца. Поверхность стола была покрыта многочисленными следами кухонного ножа — и Лина сейчас словно впервые увидела это.
Стряхнув оцепенение, она внезапно поднялась, прогнувшись всем телом, и, отведя ладони к затылку, коротким движением подбросила вверх плотную массу распущенных волос, наполняя их воздухом, давая дышать. Этот жест был так стремителен и нетерпелив, словно она освобождалась от надоевшей душной одежды.
Встреча с Марком назначена на три у главного входа ВДНХ, а уже около часу. Следовало поторопиться. Немного поколебавшись, Лина решила надеть темный тонкий свитер с глухим воротом, узкую, до щиколоток, черную юбку с кожаной пуговицей, прихватывающей разрез у колена, и единственные туфли, еще сохранившие приличный вид, — перламутрово-зеленые, с тяжелой пряжкой, английские, подаренные Манечкой из каких-то тайно скопленных денег. Обнаружив, что этот наряд несколько не соответствует плащу из серо-голубой замши, купленному после отчаянного торга в турецкой лавчонке пригорода Софии, Лина махнула рукой. Выбирать все равно не приходилось.
72 
