27 
— Эй, детка, Джимми смотрел эту передачу — запротестовал отец.
Она резко обернулась к нему. Господи, что за свинья! Он хоть когда-нибудь моется? Она чуяла его запах из другого угла гостиной, запах пота, сальных волос, нечистого тела и давно не стиранной одежды.
— Мистер Патель сказал, что ты заходил к нему, — произнесла дочь, усаживаясь на чудовищный диван. «Конский волос» тут же впился в кожу.
Глазки бегают. То на погасший экран взглянут, то метнутся к искусственным цветам, то к омерзительным розочкам на стене.
— Конечно, Джим был у Пателя, — признал он наконец.
И улыбнулся дочери во весь рот. Зубы в желтой жиже, возле десен пузырится-слюна. Кофейная банка около стула ненадежно прикрыта журналом. Барбара хорошо знала, что отец ждет, пока она отвернется, чтобы быстренько спрятать концы в воду и не попасться. Но она не собиралась ему подыгрывать.
— Выплевывай, папа, — с терпеливым вздохом произнесла она. — Что толку заглатывать эту гадость? Заболеть хочешь? — Она проследила, как тело старика облегченно расслабилось, и он, дотянувшись до пустой банки, выпустил туда слюну, приобретшую от табака густо-коричневый оттенок.
Отец утер рот испещренным пятнами носовым платком, откашлялся и воткнул себе в ноздри трубочки, уходившие в недра кислородного баллона. Он печально повел глазами на дочь, пытаясь уловить хоть искорку сочувствия, но на это рассчитывать не приходилось. И вновь маленькие глазки нервозно забегали.
Барбара сосредоточенно наблюдала за отцом. Почему он никак не умирает? Вот уже десять лет он постепенно разваливается на куски. К чему все это? Разве не милосерднее было бы — один шаг, один прыжок в темноту забвения? Не задыхаться от эмфиземы, отчаянно ловя губами воздух. Не жевать табак, в тщетной попытке утолить жажду курильщика. Обрести покой.
— Ты заработаешь рак, отец, — отстраненно произнесла она. — Ты ведь сам это понимаешь.
— О, с Джимом все в порядке, Барб. Не тревожься, девочка.
— Ты бы хоть о маме подумал. Что с ней станется, если ты снова угодишь в больницу? — Как Тони. Но эти слова не могли быть произнесены вслух. — Может, мне поговорить с мистером Пателем? Мне бы не хотелось этого делать, но я сделаю, если ты будешь покупать у него табак.
— Патель сам подсказал Джиму эту идею, — запротестовал отец. Его голос сорвался на визг — Ты же запретила ему продавать Джиму сигареты.
— Ты сам знаешь, это для твоего же блага. Как можно курить, сидя возле баллона с кислородом? Тебя доктор предупреждал.
— Но Патель. сказал, жевательный табак Джиму не повредит.
— Мистер Патель не врач. А теперь отдай мне та5ак. — И она требовательно протянула руку.
— Но Джимми хочет…
— Не спорь, папа. Отдавай табак.
Он сглотнул. Еще и еще раз. Глаза метались затравленно.
— Оставь хоть чуть-чуть, Барби, — проныл он. Барбара содрогнулась. Только Тони называл ее так. Из уст отца это имя звучало кощунственно. И все же она придвинулась к старику, коснулась рукой его плеча, даже заставила себя дотронуться до его немытых волос.
— Попытайся понять, папа! Мы должны подумать о маме. Она не выживет без тебя. Значит, мы обязаны заботиться о твоем здоровье. Ты же знаешь, мама… она так тебя любит.
Неужели в этих глазках и впрямь что-то блеснуло? Неужели они все еще различают лица друг друга в маленьком аду, созданном их собственными руками? Неужели густой туман еще не скрыл их друг от друга?
У отца вырвалось глухое рыданье. Грязная ладонь скользнула в карман, извлекла из него маленькую жестянку.
— Джим не хотел ничего плохого, Барби, — сказал он, протягивая контрабанду дочери. Глаза его продолжали метаться. То на ее лицо глянет, то скользнет взглядом вбок, к семейному святилищу, к пластмассовым цветам в пластмассовом сосуде. Барбара спокойно прошла к вазе, выдернула цветы и извлекла оттуда еще три жестянки табака.
— Завтра утром я поговорю с мистером Пателем, — холодно пообещала она и вышла из комнаты.
Конечно же, Итон-террас. Не Итон-плейс — самая сердцевина Белгравии — для Линли это было бы слишком претенциозно. К тому же речь идет всего лишь о городском особняке. Подлинный дом Линли — Хоунстоу, имение в Корнуолле.
Барбара постояла с минуту, созерцая изящное белое здание. Как тут все чисто, как все мило в Белгравии. Высший класс, светское общество. Где еще люди согласились бы жить в домах, переделанных из бывших конюшен, да еще и похваляться этим.
27 
