28 
Должно быть, это в какой-то степени понимали и те трое, что оказались здесь прежде Мазура с Ольгой. Особого восторга на их лицах не наблюдалось – скорее тягостные раздумья и усиленная работа мысли. Что, в общем-то, вполне укладывалось в стереотипы...
В половине девятого стали кормить – опять-таки со всем политесом. Распахнулось окошечко, и караульный возгласил:
– Господа, кушать подано! Дамы, как и положено, подходят в первую очередь. Виктория Федоровна, Ольга Владимировна, прошу!
Вернувшись, Ольга с недоуменным пожатием плеч показала Мазуру не толька миску, где к куску жареной курицы с картошечкой прилагалась и пластмассовая ложка, но и пачку болгарских сигарет со стограммовой голландской шоколадкой. Всем дали ложки, а Мазуру с толстяком еще и по пачке сигарет (Егоршины, судя по всему, не курили), а вместо воды сунули по двухлитровому баллону пепси. Мало того, караульный пообещал:
– Вернетесь с прогулочки, дамы и господа, мы вам тем временем умывальничек поставим... Если кому книжку или там шахматишки, только скажите, мы здесь на то и приставлены...
Голос его звучал откровенно и мирно, однако Мазур, за время службы прошедший неисчислимое количество учебно-тренировочных допросов – и в роли следователя, и сидя на месте допрашиваемого, – распознавал в сладеньком баритоне некий «второй план». И легкая насмешка, и еще, пожалуй, недовольство оттого, что приходится ломать всю эту комедию. Во всяком случае, когда караульный приглашал получить миску с завтраком «господина Минаева», определенная доля злобы в его голосе была – ну, не актера, конечно, а его дружков Мазур вчера должен был ушибить на совесть, особенно Мишаню...
После завтрака Мазур хотел было поговорить с сокамерниками – уже в полный голос, – но увидел, что они, подчиняясь наработанному рефлексу, принялись вылизывать миски языком, брезгливо морщился и махнул рукой. Он не собирался быть святее Папы Римского и прекрасно понимал, что сломаться может любой, но все же за четверть века привык к совсем д р у г и м людям... И потому не мог себя пересилить.
Ольга, наоборот, непринужденно пошла на разведку – сразу после завтрака подсела к Виктории, и они о чем-то зашептались, один раз даже послышались смешки. Сам Мазур, перебравшись под окошко, чутко прислушивался к долетавшим снаружи звукам, пытаясь выловить в окружающем пространстве хоть кроху полезной информации. Но ничего полезного не обрел. Все, что долетало, больше всего походило на утренние шумы самой обыкновенной деревеньки: лениво брехали собаки, давая понять, что они не дармоедствуют, а прилежно несут службу, совсем недалеко мычала корова, пару раз слышалось ржание лошадей, кто-то прошел, позвякивая пустыми ведрами, и вскорости забренчала колодезная цепь. Закрыть глаза, забыть на миг про тюрьму, отрешиться – и кажется, будто сгинули куда-то последние четверть века, а ты в родной деревне...
Вернулась Ольга, шепнула на ухо:
– Ничего не получается. Никакой пользы.
– Раскрутить пробовала?
– Ага. Пока речь идет о постороннем тра-ля-ля, все гладко, а стоит речь завести о том, что им тут предлагали, – сразу в клубок сворачивается, иголки выставляет...
Мазур задумчиво уставился на толстяка. Чутье подсказывало: тут не придется особенно изощряться, пускать в ход о с о б ы е методы допроса, каким учили, – сунуть кулак к носу, дать по ушам разок... Попробовать, что ли?
Не успел – распахнулось окошечко, и караульный, изо всех сил пытаясь сохранять те же интонации радушного и хлебосольного хозяина, возгласил:
– Дамы и господа, не изволите ли на прогулку собраться? Погоды стоят самые солнечные, воздухом подышать куда как полезно... Украшеньица получайте, будьте ласковы!
Тут же лязгнул металл – вертухай забросил в окошечко клубок поблескивающих, новеньких цепей (Мазур тут же отметил, что разомкнутых браслетов – четыре). Никто не шелохнулся – видимо, для сокамерников Мазура такие сюрпризы тоже оказались новостью. Цепи так и лежали около двери.
– Ну что ж вы так, родненькие? – озаботился караульный. – Подходи первый, кто хочет. Люди вы ученые, грамотные, живенько разберетесь, что куда цеплять. Или погулять не хотите? – в голосе зазвучали прежние, жестокие нотки. – Что ж вы так о здоровье не заботитесь? Добром прошу, надевайте обновки...
Толстяк первым кинулся к двери, принялся ворошить лязгающую кучку. Караульный наставлял:
– Пару на ручки, пару на ножки, сударь милый. Ходил, поди, в кинематограф, видел кандальников?
28 
