Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
48 
Савельеву было не то чтобы жутко — неуютно. Поскольку об этой исторической персоне читать доводилось. Ну как же, Кушаков, всемогущий глава Тайной канцелярии еще во времена Анны Иоанновны с Бироном, сохранивший свою должность до самой смерти и при матушке Елизавете. Живодер…
Но почему? Объяснение можно подыскать одно-единственное: Аболин его этому милому старичку продал с потрохами. Других попросту нет…
— Пошарьте, — не повышая голоса, распорядился Кушаков.
Все трое накинулись на Савельева и с величайшей сноровкой и немалым проворством принялись за него так рьяно, что буквально через пару секунд он, переминаясь с ноги на ногу, стоял перед столом в одних подштанниках. Кушаков, морща лоб, разглядывал его скудные пожитки. Савельев порадовался, что не прихватил с собой ни единого предмета, которому здесь никак не полагалось быть. Кошелек сделан на здешний манер, деньги в нем — нынешние. Трубка из корня вереска, правда, сделана в его родном столетии, но это ж не улика, на свете столько фасонов трубок… Кисет, кресало… Все.
Вставши из-за стола, Кушаков приблизился к нему, медленно обошел кругом — молодчики торопливо шарахнулись, освобождая ему дорогу — обозревая, полное впечатление, словно некий музейный экспонат. Бесцеремонно потыкал в живот большим пальцем, распорядился:
— Ручки покажи.
Тщательно осмотрев ладони Савельева, повертывая их так и этак, спросил:
— Почему без креста ходишь, как нехристь какой?
— Я лютеранин, — сказал Савельев. — У нас нательных крестов не полагается.
— А, ну как же… И точно, не полагается… — он зашел Савельеву за спину, остановился там, постоял, сказал досадливо: — Нет, не разберешь… Спинку ему потрите.
Савельева моментально подхватили и поволокли к невысокой двери в глубине комнаты. За ней обнаружилось примерно такое же помещение — где, слава богу, поручик не углядел никаких пыточных орудий. Только огромная корявая лавка стояла посреди комнаты, а рядом с ней — высокая бадья. Он и охнуть не успел, как его завалили животом на эту лавку — оказавшуюся неотесанной — прижали щиколотки и кисти рук так, что и пошевелиться нельзя. Послышался плеск, на спину ему плюхнулось что-то мокрое, холодное, Савельев дернулся, ожидая чего-то крайне скверного — но очень быстро понял, что один из молодчиков всего-навсего, словно старательный банщик, натирает ему спину мокрой тряпкой, и не более того. Разве что вода холоднющая…
На пытку это что-то никак не походило, и Савельев больше не дергался, лежал спокойно.
— Ну хватит, Павлуша, — сварливо сказал Кушаков. — Этак ты в нем дыру протрешь. Я и так уже вижу… Спину ему вытри, чтоб не простудился ненароком, ему ж еще на улицу выходить. Вот так. Ну, вставай, прапорщик, а то разлегся на казенной мебели, как дома… — он вдруг ухватил вставшего Савельева цепкими пальцами за подбородок и заглянул в глаза: — Провалиться мне на этом месте… Ты ж, фон тебя так, не на шутку удивлен… А ведь точно…
— Конечно, — сказал Савельев. — Не соблаговолите ли объяснить смысл сей процедуры?
— Удивление у тебя в глазах натуральное… — протянул Кушаков, словно бы и сам удивленный. — Любопытно… Да видишь ли, ежели натереть человечку спину круто посоленной водой, то непременно выступят следы от старых порок — кнутом ли, батогами… Чистенькая у тебя спина, ни разу не сечен… Ну, пошли живенько. Одевайся, а то растопырился тут в подштанниках, как в бане… Еще кваску попросишь, чего доброго… — подождав, пока Савельев оденется, он вновь уселся за свой стол, освещенный доброй дюжиной свечей, задумчиво пожевал губами, спросил невозмутимо:
— Ну так кто же ты, сволочь, есть? И тело, и руки у тебя, точно, барские. И бумаги у тебя убедительные… — он прищурился: — Вот только по-русски ты, сокол мой, изъясняешься так, словно сей язык тебе родной. Ни один немец так не сможет…
Впервые в жизни Савельев последними словами покрыл проклятую «килечку», позволявшую беседовать на любом языке, как на родном. Вот и Кушаков, конечно, слышал чистейший русский язык своего времени…
— Ну, так кто ж ты таков, соколик? — повторил Кушаков. — Что никакой ты не немецкий фон прапорщик, мне уже понятно. Русская ты морда, вот что… Так и будешь молчать? Или не слышал, как у меня тут горящими вениками по спине гладят? Слышал, не мог не слышать, раз кое-какое представление обо мне имеешь и имечко мое знаешь… Ну?
48 
