Особенно,... 
89 
Подслеповатая негритянка, мать девушки, давно уже оставила в покое большую деревянную ступу с зерном и приглядывалась к неподвижно стоявшему финикийцу. Узнав его, она громко закричала. Из хижины стрелой вылетела Мбита с распущенными курчавыми локонами и, охнув, опустилась на низкий, обмазанный глиной чурбан с прибитым шестом, на котором прыгали привязанные бородатые мартышки.
Малыш, ее брат, с ниткой-пояском из белых бус на голом животе, взобрался Астарту на руки и, вынув из-за щеки кусочек сердцевины сахарного тростника, принялся настойчиво угощать.
Девушка резко вскочила, скрылась в черном провале входа и появилась вновь, держа в руках гладкий череп без нижней челюсти. Мертвая голова полетела в кусты. Взрослые братья Мбиты вылезли из хижины, и в их неподвижных фигурах угадывалось недружелюбие. Один, наверное старший, окликнул девушку по имени. Она дерзко рассмеялась, схватила Астарта за руки и потащила в хижину.
В жизни Астарта было больше печальных разлук, чем радостных встреч. Намного больше. Вот и теперь он прощается со своим прошлым, продираясь сквозь джунгли противоречивых чувств. Люди пили, ели, горланили песни. Хананеи перед тем, как взойти на корабль, подходили к Астарту, дарили что-нибудь на память и крепко, по-мужски, обнимали безумца. Для них он — воплощение твердости и безумия. Астарт с трудом сдерживал себя, чтобы не броситься к трапу. Он даже сделал шаг вперед, но одумался и продолжал, как во сне, обнимать, говорить, не совсем соображая, кого обнимает и что говорит.
«Отплывайте скорей! Прекратите эту пытку!» Но мореходы все подходили и подходили. Агенор что-то говорил, но его слова бесследно уносились куда-то прочь. Эред плакал, не стесняясь, и слезинки блестели в его русой нехананейской бороде. Лица, лица, лица хмурые, радостные, печальные, открытые, дружелюбные, милые, бородатые лица. Какая страшная пытка — эти лица!
Бирема Агенора отчалила первой: то был приказ адмирала, не совсем понятный друзьям Астарта, хотя смысл в этом был. Агенор должен был разведать фарватер среди песчаных и илистых наносов устья Великой реки зинджей.
«Нет, я бы не остался, даже зная истину истин, — размышлял Ахтой, вглядываясь в удаляющуюся фигуру друга, стоявшего у самой воды, — только фенеху, порождение странствующего морского племени, способен найти смысл в проживании среди дикарей, только фенеху может с легкостью оторваться от высокой культуры, обманувшись изменчивыми прелестями первобытной жизни, только фенеху может покинуть свой народ, свою родину, только фенеху может выжить, покинув все, выжить в одиночестве. Да, он здесь будет в одиночестве. Подобных себе можно найти лишь там, в мире жрецов и царей, где и зло и добро так изощренны. Только там высокие помыслы вырастают в бунт: высокая культура оттачивает чувства и мысли. Здесь же все по-другому: и зло примитивно, и добро прямолинейно, как в среде отроков, только вступающих в жизнь. Астарт мой, мужественный друг, ты человек чувства, и чувство твое на этот раз подвело тебя, ты похоронил себя в Ливии. Мне жаль расставаться с тобой, вдвойне жаль сознавать твою ошибку. Но ты и прощаясь толкаешь меня на путь истины: теперь я, как никогда, вижу преимущества разума перед чувством. Чувства в своем бунтарском порыве опережают разум, но разум и только разум способен постепенно и безошибочно постичь все тайны бытия. Нам, мудрецам и философам, не хватает чувства, его убила тишина жреческих келий, вскормившая нас. Вам, бунтарям, не хватает осмысленного подхода к явлениям жизни, умозаключения ваши стихийны и часто ошибочны. Нужно быть титаном чувств, чтобы одним чувством заменить знания и разум. И не нужно быть титаном разума, чтобы, постепенно распутывая противоречия жизни, рано или поздно прийти к истине истин. Спасибо, Астарт, за щедрость твоей души. Ты сократил, не ведая того, многие годы моих исканий. Как бы я хотел, чтоб мой разум помог твоему чувству!.. Но не суждено… Прощай…» Астарт очнулся. Мореходы оставшихся кораблей вязали подвыпивших ливийцев и тащили их в трюмы.
— Что вы делаете? — закричал он.
Скорпион ухмыльнулся и посоветовал не мешать: то был приказ адмирала.
— Альбатрос! — Астарт подбежал к трапу. Старый адмирал стоял у борта и следил за погрузкой живого груза.
— Астарт, — сказал он, — видишь, теперь невозможно здесь остаться. Зинджи тебя живьем съедят. Все их лучшие парни у нас в трюмах. Если боги сжалятся и кто-нибудь из них выживет после весел, то в Египте продадим их за хорошую цену.
89 
