Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
99 
– Значит, вы отстраняетесь от дела? – напрямик спросил Бестужев. – И рассчитывать на вас более нельзя?
Какое-то время казалось, что Мигуля ответит утвердительно. На лице у него боролись самые разнообразные чувства. Бестужев молча ждал, понимая, что слова бесполезны. Наконец Мигуля спросил:
– А вы, следовательно, отстраниться не желаете?
– Никоим образом, – твердо сказал Бестужев. – Во-первых, как я уже говорил не раз, Струмилин был моим другом. Во-вторых, я обязан вывести на чистую воду того, кто за всем этим стоит. То, что я от вас услышал о Серебрякове, меняет дело… но не кардинально. Я просто-напросто буду соблюдать предельную осторожность. Но не отступлюсь. Ермолай Лукич, я не имею права при создавшихся условиях от вас чего-то требовать…
– Петьку Сажина жалко, – кривя лицо, сказал Мигуля. – Аглайка как мертвая сидит… А! – махнул он рукой с видом человека, все поставившего на последнюю карту. – Сопутствовать я вам открыто не берусь… не во всем. Но в отдалении буду присутствовать. Бог не выдаст, свинья не съест. Вы только поймите правильно щекотливость моего положения и общую ситуацию…
– Я понимаю, – сказал Бестужев. – Спасибо, Ермолай Лукич. Есть еще честь у офицеров…
Он вернулся к пролетке и, сурово глядя на Тутушкина, спросил:
– У вас, Иван Федулыч, конечно же, есть какая-то возможность вызвать… некую юную особу в некое условленное место? Ведь правда?
– Ну, вообще-то…
– Есть и возможность, и место, – жестко сказал Бестужев. – Это вытекает из самой природы ваших с ней отношений. Так вот, мы сейчас вернемся в город, и вы ее вызовете. И смотрите, не подведите меня. Коготок увяз – всей птичке пропасть.
– Вы только…
– Я вам, кажется, уже дал слово офицера, – сухо сказал Бестужев.
Глава третья
Сыщик и нимфа
– Падение нравов, причем катастрофическое – вот чего я никаким умом понять не могу, – говорил пристав Мигуля. – Почитайте газеты – то гимназистка четырнадцати лет благополучно разрешилась от бремени, то в другой губернии за беременность исключили столь же сопливую, а в третьей – и двоих сразу… Был у меня… матерьяльчик на Олечку Серебрякову – признался он неожиданно. – По другой, правда, так сказать, линии. Есть у нас в Шантарске, изволите ли знать, подпольное общество «Эдем» – только вот к вашей нелегальщине не имеет никакого отношения, поскольку сии нелегалы собираются исключительно для танцев. Но танцуют они там в следующем виде: на барышнях нет ничего, окромя чулков и шляп, на молодых людях – опять же ни черта, кроме шляп и галстуков.
– И у вас? – хмыкнул Бестужев. – Что ж, общая тенденция, я помню сводку. В Минске – «Лига свободной любви», в Киеве – «До-ре-фа», в Казани – «Веселая минутка». В столицах балетные танцоры забавляются с мальчиками, а иные поэтессы и вовсе живут друг с дружкою… Насколько я понимаю, и у вас среди «подпольщиков» состоят лица обоего пола, чьи имена вслух и упоминать-то страшновато?
– Вот именно, – печально сознался Мигуля. – Полюбуешься на иные агентурные донесения – и спалишь в печке подальше от греха. Ведь попробуй заикнись родителям – в порошок сотрут за клевету на милых чадушек. Куда катимся?
– Позвольте вам напомнить, Ермолай Лукич, что ситуация ничем не уступает существовавшей в Древнем Риме, – сказал освоившийся Тутушкин.
– Цыть ты, – уныло оборвал Мигуля. – И без тебя тошно. Смотри, если не придет твоя нимфа, я тебя спрятать-то спрячу, но предварительно такую тебе неорганическую химию устрою…
– Обижаете, Ермолай Лукич. Я с вами предельно откровенен. Когда телефонировал, твердо обещала быть. Полагает, что вновь речь пошла о… веселом времяпрепровождении. Мадемуазель, должен уточнить, весьма любит…
– Сиди, – угрюмо цыкнул Мигуля. Полез в карман поддевки и извлек небольшую книжицу в синем переплете. – Вот, для скоротания времени, Алексей Воинович, расскажу, какой казус вышел давеча. В парке, в общественном месте, прогуливается молодой человек с барышней и шпарит ей, понимаете ли… Вот…
- Расстегни свои застежки и завязки развяжи,
- Тело, жаждущее боли, не стыдливо обнажи.
- Чтобы тело без помехи долго-долго истязать,
- Надо руки, надо ноги крепко к кольцам привязать.
- Чтобы глупые соседи не пришли бы подсмотреть,
- Надо окна занавесить, надо двери запереть…
Слышит это имеющий там дежурство Васька Зыгало и, простая душа, усматривает в сей декламации нарушение общественной нравственности. Недолго думая, препровождает парочку в часть. А там выясняется, что данные стихи господина Сологуба напечатаны легально, с дозволения цензуры, популярность имеют… Кавалер пошел к прокурору, сделал скандал, Ваську пропесочили, меня пропесочили, газетки хихикали-с… А вот еще был случай, в мае…
99 
