очень нудно 
121 
С тем нас Вахрамей из залы и выпроводил, даже пирогом не угостил, Да и мы не лыком шиты – загодя по краюшке на брата припрятали, идем и жуем, думу думаем.
Алена навстречу, интересуется ехидно:
– Что, добры молодцы, невеселы, буйны головы повесили?
– Тебя, – в один голос отвечаем, – увидали!
Разобиделась Алена:
– Ничего, потерпите… чай, в последний раз видимся! Завтра батюшка вас худой хворостиной из царства навьего несолоно хлебавши прогонит!
– Ты за нас не кручинься, царевна, похлебать мы завсегда горазды, а соль у нас своя!
Только разошлись, я из кармана горсть гороха каленого достал, через плечо метнул:
– Накось, выкушай пшенички самородной!
Оступилась Алена на горохе, сидит на полу и бранится всячески. От девки сроду таких слов не слыхивал, да и молодцу есть чему подучиться.
* * *
Наказали мы челяди баньку протопить, прихватили одежу чистую да бочонок кваску на хрене, пошли пот трудовой смывать. Славно попарились, все косточки прогрели, девять веников березовых друг о дружку истрепали. Сидим телешом на лавках, от жара помаленьку отходим, квасок попиваем.
– Ну что, Семы, какие думы полезные будут? – спрашиваю.
Хлебнул Муромец из жбана, жмурится сладко:
– Надобно к каждому улью по ярыге приставить и пчелам учет вести – пущай у летка отчитывается, чего и сколько принесла.
– А ты, Васильевич, что скажешь?
– Хлопотное это дело – с каждой пчелой возиться, давайте лучше посередь пасеки костер разведем, деготь-от горюч, пчела над огнем пролетит да от жара и вспыхнет.
Постучал я себя по лбу – гулко вышло.
– Умом вы, Семы, тронулись – где же это видано, чтобы пчелы заместо меда деготь носили?! Деготь кто-то уже в медовуху подмешивает, опосля варки, вот его в меде никто и не чует. В погребах царевых нашу пчелку искать надобно! Приметил я, как утром туда бочки свежие по доскам скатывали. На медоварне навряд ли кто средь бела дня шкодить отважится, а вот темной ночкой покараулить не помещает.
На том и порешили. Выходим в предбанник одеваться, а одежи-то и нету! Ни грязной, ни чистой, только портянка Муромца под лавкой завалялась, и та несвежая. Неужто тать прибрал?!
Приоткрыл я дверь щелочкой, на белый свет глянул… чтоб ты провалилась, Алена Вахрамеевна! Вся одежа по дубу вековому развешана, на ветру полощется. Самая маковка кольчугой Муромцевой увенчана, идет от нее стук-звон унылый, птицы не долетая вспять поворачивают. Сапоги и те шнурами связала, через ветку перекинула.
Услыхали побратимы весть скорбную, прогневались зело. Кричат:
– А ну подать сюда эту мерзавку! Были мы добры молодцы, а теперь злые! Веник на прутья разберем, в соленой воде вымочим – то-то она у нас попляшет!
Мне бы хоть порты подать, чтобы до покоев без сраму дойти. И колдовать, как на грех, заказано – царь из окошка увидит, не сносить нам голов. Глядь-поглядь – Вранко на плетне сидит, перья перебирает. Свистнул я в два пальца:
– Выручай хозяина, дармоед, коль татя проглядел!
Каркнул ворон виновато, снялся с плетня. Ждем-пождем – приносит Вранко мои штаны:
– Держи, хозяин, дальше я тебе не помощник – одежа ваша к веткам гвоздями накрепко приколочена, весь клюв сбил, пока эти отодрал.
Забранились мы пуще прежнего, да делать нечего – мои штаны, мне и лезть. Подступился я к дубу с опаской, на ладони для храбрости поплевал. Пару раз вниз соскальзывал, пока не приноровился. Кое-как пару саженей одолел, чую – что-то не то: прежде я за дуб держался, теперь он меня держит. Руку отлепил, понюхал – смола сосновая! Кругом ствол промазан, ежели дальше лезть – останусь на дубу на веки вечные.
Только до сумы Соловьевой дотянуться и сумел.
Приношу суму в баню, злой как черт:
– Ну, Васильевич, твой черед штаны мерить – посбивай-кось ножами ветки, Вахрамеиха проклятая меня чуть намертво к дубу не приклеила, хоть ты заново мойся!
А воды в кадке на донышке, да и баня выстудиться успела. Не больно-то смолу ототрешь, только пуще размазывается. Воротился Соловей с добычей – вся одежа перепорчена: где рукава мокрые узлами завязаны, где смолой выпачкана, где Сема чуток промахнулся.
Вернулись в палаты злые-презлые, честим Алену во все корки – то-то ей, поди, икается! Отдохнули маленько, перекусили – и в погреба. На сей раз ключника известить не удосужились, со своим умельцем пришли: Сема Соловей отмычками позвенел, замки разнял, а царевна-лягушка их за нами снова замкнула и к себе ушла. Попрятались мы за бочками и давай караулить. Сему Муромца под бока то и дело пихаем, чтобы не спал, храпом татей не отваживал.
121 
