Особенно,... 
82 
Келли говорил, тщательно взвешивая каждое слово.
– Это возможно, – сказал он. – Есть такая вероятность. Но выяснить, что же на самом деле случилось, будет вовсе не легко. Армия будет ставить нам преграды на всех направлениях. Я в этом не сомневаюсь. Они уже начали это делать.
– Я ни минуты не сомневалась в том, что это будет нелегко, Джон, – ответила Маргарет Слейд. – Именно поэтому я хотела, чтобы вы были с нами. Мой дядя работал репортером на Флит-стрит. Это было очень давно, и он уже умер, но я все еще помню истории, которые он рассказывал, когда я была еще ребенком. И если репортер старой закалки не сможет пробиться сквозь бюрократические и другие преграды, то кто же тогда сможет?
Келли заметил, что он улыбался, когда повесил трубку. Он чувствовал адреналин в крови. Ему не терпелось приняться за это дело. Ему хотелось позвонить отцу Алана Коннелли прямо сейчас, попытаться убедить его усомниться в версии армии и позвонить Маргарет Слейд.
Он снова посмотрел на часы. Все еще не было восьми. Он не мог звонить семейству Коннелли прямо сейчас. По крайней мере, до восьми тридцати, решил он. Нельзя было сказать, что его радушно приняли в их доме, и он подозревал, что Нил Коннелли не будет счастлив, услышав его голос, тем более в такой ранний час. Келли нужно убедить его слушать внимательно и задуматься, и он должен быть крайне осторожен.
Продолжая обдумывать свой план действий, он взял кружку, из которой пил рано утром, и пошел на кухню сделать себе еще чаю. Полночи в кресле не прошли даром. Его правая нога до сих пор была как деревянная. Он разминал ее, пока заново наполнял чайник водой, и ждал, когда тот закипит. Вытянул спину и руки. Все болело.
Он приготовил чай в той же немытой кружке, залив водой чайный пакетик, и уселся на один из двух стульев, стоящих рядом с тем, что Мойра называла «бар для завтрака». Мойра. Сервировочная скатерть с ее похорон лежала рядом с плитой. Он не заметил ее ночью. Ведь ночью он ничего не соображал от бессонницы.
Но теперь ум его кипел от мыслей. В первую очередь – Хэнгридж и значение разговора с Маргарет Слейд. То, как она с ним говорила, было шагом вперед, о котором можно только мечтать. В своем воображении он уже видел лавину громких историй, которыми он атакует Флит-стрит. Не говоря уже о телевидении и радио. Ну а потом выйдет книга, настоящая история Хэнгриджа, продолжение его карьеры журналиста-следователя, которой он посвятил свою жизнь. Это будет чем-то, для чего у него действительно есть способности и опыт, в отличие от писательского труда. Ну а потом – потом выйдет фильм…
Да. Все это крутилось в его голове. Но рядом с этим были и мысли о Мойре. Чувство потери, сострадания и вины. И искреннее сочувствие к молодым солдатам Хэнгриджа, которые погибли, и к семьям, лишившимся своих детей.
Но мысли о Хэнгридже доминировали. Этого вполне можно было ожидать. И дело даже не в том, что медленно разворачивающаяся драма становилась все более интригующей. Келли думал еще о том, что, погрузившись с головой в это дело, наверняка сможет отвлечься от личного несчастья и боли. Он сказал себе, что Мойра его бы поняла.
Келли снова проверил часы. Четверть девятого. Все еще слишком рано. Конечно, была вероятность того, что Нил Коннелли вновь вышел на свою работу почтальона. А в таком случае, возможно, он ушел намного раньше. Но Келли сильно в этом сомневался. Он полагал, что должно пройти еще какое-то время, прежде чем Коннелли отойдет от шока, связанного со смертью сына, настолько, чтобы вернуться на работу. Он побрел в гостиную и скоротал следующие пятнадцать минут за просмотром утренних передач. Ровно в восемь тридцать он позвонил Коннелли в Глазго. Разочарование. Никто не подошел к телефону. У них был автоответчик, но Келли не стал оставлять сообщение. Тут нужна была личная беседа, причем очень аккуратная. Он просто будет продолжать звонить до тех пор, пока не поговорит с Нилом Коннелли лично. Келли стал ругать себя за то, что не позвонил раньше, хотя и знал, что поступил правильно. Он не знал, вышла ли миссис Коннелли на работу, но Нил Коннелли, видимо, уже сделал это. А с другой стороны, может, они просто не подходили к телефону. Может быть, все их семейство – мать и отец Алана Коннелли, его младшие брат и сестра – просто отгородились от всего белого света в своем маленьком аккуратном домике, оазисе порядка в этом мрачном районе, одни со своим горем.
Келли дрожал. Для этого не было никакой физической причины. В комнате не было холодно, и он не болел. Он вспомнил старую поговорку своей мамы. Кто-то прошелся по его могиле. Келли мог подумать о многих, кто был бы не прочь это сделать.
82 
