Чтобы избавиться хоть на некоторое время от своего неуемного в болтовне друга, я, не без некоторой тревоги и опаски, предложил ему съездить к моей семье, чтобы передать Ольгушке письмо, больше напоминающее по толщине студенческий конспект, и деньги.
Я уже знал, что она выписалась из больницы, но пока ходила с трудом, опираясь на костыли. Андрейка и Евдокия Ивановна тоже были в полном здравии, однако теперь старушка боялась даже во дворе появляться и держала жену и сына едва не взаперти.
В магазин за продуктами ходили сердобольные соседи.
Все эти сведения мне сообщила двоюродная сестра Ольгушки, которой я, по конспиративным соображениям, обычно звонил из другого города, находящегося в трех часах езды от областного центра.
Ничего не поделаешь, я не мог даже сказать жене, где нахожусь и что со мной. Я был уверен: меня там ждут и мафиози, и милиция.
Не имел я возможности и забрать семью, так как понимал, что на меня открыта настоящая облавная охота, жестокая и кровавая. И на финишной прямой я должен быть один, чтобы, случись безвыходное положение, своей жизнью оплатить две другие, жены и сына.
Единственное, что мне оставалось в такой ситуации, – это уповать на свою звезду.
– Я тебя прошу – поосторожней. Не наследи.
– За кого ты меня принимаешь? – возмутился Сидор, надевая на голое тело сшитый мною пояс с деньгами. – Я буду аки тать ночной.
– Письмо после прочтения пусть сожжет. Удостоверься лично.
– Бу сделано.
– Возьми у Чижа на всякий пожарный случай запасные номера и новый техпаспорт. Спрячь в тайник.
– Кончай волну гнать! Долдонишь, как старая бабка. Можно подумать, я только что из пеленок вылез.
– Извини… волнуюсь…
– Все будет в ажуре. Ты не возражаешь, если я возьму "магнум"?
– Бери…
Сидор уехал на ночь глядя: путь был неблизкий, и он намеревался ехать по опустевшему до утра шоссе на хорошей скорости, чтобы к обеду следующего дня быть на месте.
С его отъездом в моей душе поселилась тревога, постепенно перерастающая в страх, который так редко посещал меня, что казался неизвестной болезнью, за сутки превратившей уравновешенного молодого мужчину в неврастеника с шизоидным уклоном.
Я практически не спал, слоняясь по квартире, как привидение, – почти не зажигая свет по вечерам и в чем мать родила.
О еде я вспоминал только тогда, когда забредал на кухню, что случалось редко, обычно ограничивался чаем и сухариками.
Иногда меня мучили кошмарные видения наяву, особенно когда время переваливало за полночь и стихал уличный шум.
Был самый пик полнолуния, и мне чудилось, что вместе с бледным призрачным светом в ком-нату через распахнутое окно бесшумно влетало НЕЧТО, постоянно меняющее форму и размеры, неосязаемое, с виду бесплотное, но на самом деле хитрое, коварное и кровожадное, готовое, едва я закрывал глаза, присосаться ко мне, как упырь.
Я вскакивал, таращил ошалевшие зенки, ругался, прогоняя вызывающее страх наваждение, бывало что и швырял в его сторону всем, что под руку подвернется.
Но это не помогало, и тогда я закрывал все окна и двери, чтобы НЕЧТО не могло проникнуть в мою спальню, и зажигал крохотный ночник.
Так я просиживал до самого рассвета, тупо рассматривая раскаленную нить маломощной лампочки, казавшуюся средоточием светлых добрых сил, моего последнего оплота перед мраком безумия, готового змеей заползти мне внутрь и поразить своим смертельным ядом воспаленный мозг.
Дни тоже были продолжением ночной маеты.
Я плюнул на слежку за Сашей Грузином и просто катался по городу, наматывая на спидометр десятки километров на взятом напрокат у Чижа "Москвиче", в котором он обычно возил инструменты и запчасти, когда ездил по вызовам на дом.
Я глядел на людей, идущих по тротуарам, и пытался понять, что им нужно в этой жизни?
Что их держит на земле?
Куда и зачем они спешат?
Что думают и на что надеются?
Когда я смотрел на них через линзу оптического прицела, они казались мне просто набившими оскомину мишенями с непредсказуемым поведением в самый неподходящий момент – когда перекрестье поймало нужную точку и скоба спускового крючка уже плавно пошла назад.
Если я работал с пистолетом, то иногда все-таки замечал их лица, но только как плоские светлые пятна неправильной формы, имеющие склонность после "отработки" объекта навсегда исчезать из памяти.
Да, я почти не помнил свои жертвы, за малым исключением.