После ухода Михеева я вызвал одного из сотрудников шестого отдела.
— Значит, так. На заводе организуется профсоюз. Скорее всего, бригадир Михеев это сделает. Вам предстоит … э-э-э … курировать этот процесс. Наверно, для вас в заводоуправлении введем должность "секретарь по трудовым вопросом" или еще как, сами подумайте. Задач две. Первая — приглядывать за этим профсоюзом, чтобы его деятельность не вышла за конструктивные рамки. Вторая — обеспечить ему отсутствие конкурентов. Если оные возникнут сами, внутри завода, то действовать мягко, но они должны в конце концов влиться в михеевскую структуру. А вот любые попытки извне организовать что-то подобное должны пресекаться жестко. То есть если окажется, что какой-нибудь заезжий агитатор не был в тот же день избит до полусмерти возмущенными рабочими — я этого не пойму. Да, вот еще что. В процессе работы с приезжими эти самые рабочие могут поиметь неприятности с полицией. Значит, нужно заранее озаботиться знакомствами в данной конторе. Ну и все неприятности будут тут же материально компенсированы, это понятно.
Вечером я еще поразмыслил на данную тему. Какие другие неприятности могут идти снизу? Наверное, которые с национальным привкусом. Насколько я помнил, в России бузили в основном поляки и евреи. Ладно, евреев как-то можно понять, черта оседлости и прочие подобные вещи не способствуют впадению в нирвану, но поляков вроде никто особенно не притеснял. Так что я сделал еще пару пометок. Выяснить, есть ли сейчас какая-нибудь дискриминация поляков. Если нет, то при малейшем намеке на попытку организоваться — сразу оргвыводы. Узнать, есть ли на заводе евреи. Найдутся — намекнуть, что, если есть желание, можно создать что-то вроде ма-аленького такого Бунда.
Закончив с планами по отбиванию хлеба у борцов за освобождение труда, я взял ноутбук и, вздохнув, принялся читать статью про лечение тифа. Будем надеяться, что в результате моей терапии Николай не помрет, а то неудобно получится. Весь остаток вечера я пытался, продираясь сквозь медицинские термины, понять — при каком течении болезни левомитицин следует заменять бисептолом и коим боком тут оказался преднизолон, который вообще-то вроде как мазь от нарывов. Нет, пожалуй, всякие сильнодействующие, да еще и незнакомые препараты больному Николаю лучше не подсовывать. Поливитаминов ему, от этого точно вреда не будет. Тут меня осенила еще одна околомедицинская идея. Вот, предположим, приехал на завод какой-нибудь агитатор, неважно от кого, и его согласно моим указаниям надо бить. А если он будет женского пола, такое случалось, тогда что?
Я сделал в склерознике еще пару записей:
Посмотреть насчет сильнодействующих слабительных;
Поискать что-нибудь химическое, чтобы от него прыщи пошли по всей роже и долго не сходили.
На следующий день из Москвы, где он вел переговоры с англичанами, приехал Гоша.
— Берут, — сообщил он, — две штуки. Но не по, а за восемнадцать тысяч, с ценой ты уж очень загнул. Я вообще удивляюсь, как они и два-то за эти деньги взяли.
— Самому надо было коммерцию вести, — огрызнулся я. — Учти, если и со штатовцами мне придется решать финансовые вопросы, я им сразу миллион назначу. У меня случаются иногда приступы неконтролируемой алчности, чтоб ты знал.
— Ладно, посмотрим. Возвращаясь к англичанам — сюда на днях пять человек от них приедет, на предмет обучения полетам. Я сказал, что за месяц научим.
— Одного.
— Почему?
— Потому что мне, во-первых, лень. Во-вторых, если умеющих летать будет два или более, они смогут одновременно и проводить войсковые испытания, и готовить своих пилотов. Нефиг, пускай по очереди это делают.
— Я вообще-то уже пообещал…
— Ну и что? Не ты же их будешь готовить. А я скажу, что из этих пяти к полетам способен только один, остальные бездари, рожденные ползать. И кто оспорит мнение одного из двух лучших пилотов? Начнут возникать — привлечем Машу, она им объяснит, что таких, как они, все пятеро, к аэроплану вообще подпускать нельзя, и дальше комментарии в ее стиле.
— Кстати, хотел спросить — почему у тебя такие разные подходы? Англичанам втридорога, а Сантос-Дюмону за разумные деньги. Про Цеппелина не спрашиваю, тут все ясно, пусть дирижабли ваяет.
— Потому что Сантос-Дюмон — талантливый инженер, ему в принципе хватит того, что он и так увидел. Такому заломишь цену — еще сам чего-нибудь изобретать начнет. А у англичан сейчас никого подобного нет. И они помнят, небось, какое им недавно Максим позорище вместо самолета построил — за ничуть не меньшие деньги, кстати. Так что получат они нашу этажерку и начнут себе её копировать. А я еще их ученика напугаю до полусмерти — опущу нос чуть ниже обычного, тогда нас на первой же воздушной яме так дернет вниз, что мало не покажется. И потом на земле буду дрожащим голосом рассказывать, что самолет может летать только носом по горизонту! Чуть опустишь, сразу гроб.