– Эй, Машка! – без всяких церемоний заорал Стресс, став перед подъездом.
– Сейчас иду! – Пирогова крикнула это, забравшись с ногами на подоконник и высунув голову в форточку.
Она быстро собралась, написала матери всего несколько слов: «Не волнуйся, я позвоню. Со мной ничего плохого не случилось».
Маша сдержала слово, позвонила матери в тот же вечер. Та одобрила решение дочери и даже не стала уточнять, где она находится. Раз со своими ребятами, которых знает с детства, то те не обидят.
Стрессович был широкой души человек. Будучи старше Маши на пять лет, он сохранил в душе детскую сентиментальность. Со сверстниками был суров и крут, как и его приятель Кныш, а Машу он опекал.
– Я ее помню еще вот такой девчонкой, – любил он говорить, вспоминая о ней, и показывал рукой чуть выше письменного стола, – с розовыми бантиками, – и при этом улыбался абсолютно идиотской улыбкой, от которой у людей, хорошо знавших его, мурашки бежали по коже и в животе начинало бурчать. Именно так Стрессович смеялся, когда хотел кого-нибудь размазать по стенке и знал, что это ему с легкостью удастся.
Стрессович был человеком с принципами. Он не мог позволить, чтобы Маша чувствовала себя ущербной.
– Тебе работа нужна, – сказал он через три дня после того, как отвез Пирогову в загородный дом, чем-то напоминающий ей дом Рыбчинского, в котором она разговаривала с Семеном Семеновичем: не то гостиница, не то мотель, не то дом отдыха, не то воровская малина. Все эти качества в доме, стоявшем в двадцати километрах от Смоленска, на берегу озера, в густом лесу, соединялись в одно целое.
– Я сама хотела тебя попросить, Стресс, – призналась Маша, – но думала, у тебя все рабочие места заняты.
– Не для тебя.
– Проституткой я не пойду, – выдавила из себя Пирогова.
Стрессович долго хохотал, глядя на испуганную девушку.
– Я тебе и не предлагаю такую работу. Худая ты. На эти должности у меня претенденток хоть отбавляй. Выйди под Никольские ворота нашего Кремля, свистни – сбегутся со всего города, тучей соберутся. А я еще перебирать стану, у кого зубы плохие, у кого ноги кривые. Для работы мне нужна честная девушка, а проституция – это не работа, это призвание. Будешь обслуживать моих гостей: кофе подавать, чай, минералку, бумаги приносить. Будешь мне помогать – что-то вроде секретарши. Если что написать надо, маляву какую, – Стрессович поскреб в затылке. Маша знала, что приятель ее детства, ее первый мужчина, неграмотен беспросветно, даже слово «заявление» умудряется писать с тремя ошибками и через апостроф, как иногда пишут «об'явление».
Работа заладилась. Зная, что Маше покровительствует сам Стрессович, к ней не рисковал приставать никто из гостей. Да и не очень им она нравилась – худая и чересчур нервная, изможденная.
– Может, подберешь себе кого-нибудь. Я возражать не стану, если человек хороший. Ты у меня спрашивай, я тебе плохого не пожелаю.
С Кнышом, который выглядел как младший брат Стрессовича, хотя и был его одногодкой, у Маши отношения не очень заладились, были просто прохладными – подай, принеси. То ли он ей не доверял, то ли ревновал, потому что Маша обратилась к Стрессовичу за помощью.
– Зря ты боишься, – говорил ей хозяин загородной резиденции, когда они заканчивали писать бумаги, – никто тебя искать не станет. Знают, что ты под моим крылом. Найди мне идиота, который осмелится сунуться против меня.
– Не знаю, – качала головой Маша, – по-моему, и ты мне не веришь.
– Твое дело, Маша, что рассказывать, я в подземные лаборатории особо не верю, хотя в жизни все бывает, – он возводил глаза к потолку. – А с ФСБ у меня отношения идеальные. Они не менты поганые, с ними договориться можно.
О том, что Стрессович «стучит» в ФСБ на свою клиентуру, он Машу в известность ставить не стал, это было его личным делом, об этом даже Кныш не догадывался.
– Помнишь лысого и толстого, в рубашке в клеточку?
Маша тут же вспомнила мужика, вылезшего из парилки за деревянный стол, уставленный пивом и рыбой. На нем ничего, кроме дорогой рубашки в клеточку, не просматривалось.
– Так вот он, между прочим, за всю область отвечает перед Москвой. Он у них главный смотрящий по области.
Со временем Маша немного успокоилась. Она уже не вздрагивала от каждого шороха и звонка, иногда появлялась в городе, заходила к матери, приносила ей продукты, отдавала деньги. Единственное, что переворачивало ей душу, так это польская речь, не такая уж частая на улицах Смоленска, но потому и внезапная. Благодаря стараниям Стрессовича у Маши даже появился новый паспорт, а не потрепанная бумажка с приклеенной фотографией, полученная ею в российском консульском отделе.