«Эх брат, брат… – думал Андрей Борисович, сидя в узком и не очень комфортном кресле салона „Ту-154“, – сколько мы с тобой не виделись? По-моему, год-полтора. Хорошо, что я тогда зашел к тебе в гости, словно наперед чувствовал… – подробностей смерти брата Андрей Борисович не знал, ему позвонила жена Сергея, а потом и Горелов. – Почему я тебе не позвонил, не посоветовался? Что делать с диском, оставленным мне Смоленским? Теперь и посоветоваться не с кем. Но ведь ты не был ученым, какой совет ты мог мне дать? Ты был человеком службы».
В соседнем ряду возле вирусолога Комова устроилась компания молодых людей – крепких, не противников выпить. Вели они себя вполне пристойно, если учесть количество выпитого; во всяком случае, песен не пели, матом не ругались и курили не все сразу, а по очереди. За иллюминатором простиралось темно-синее небо, в котором угадывались звезды, и в то же время яркий солнечный свет лился через стекло.
– Извините, мужчина, – обратился к Комову коротко стриженный парень с тонкой золотой цепочкой на шее, к цепочке был прикреплен крестик, по концам креста сверкали маленькие бриллианты.
– Да, – Андрей Борисович отозвался не сразу.
– Не желаете присоединиться? – пластиковый стаканчик, в котором плескался щедро налитый коньяк, застыл между рядами.
Комов ощущал щекочущий аромат хорошего коньяка. Немного выпить он любил, но был очень избирателен в компании. Всех людей он разделял на две категории, независимо от пола: на тех людей, с кем можно выпить, и тех, с которыми нельзя пить ни при каких обстоятельствах.
– Нет, спасибо.
– Почему вы отказываетесь? Коньяк хороший, полет долгий, время скоротаете. По делам в Москву летите?
Комову не хотелось раскрывать душу – разговор следовало пресечь в самом зародыше, и он коротко ответил:
– На похороны брата лечу.
– – Извините, не знал.
«Теперь ко мне больше приставать не станут. Человек, у которого умер кто-нибудь близкий, вроде прокаженного, от него стараются держаться подальше».
Комов прикрыл глаза. Он не мог представить себе Сергея мертвым, казалось, прилетит, и брат встретит его в аэропорту. Встреча всегда происходила бурно, Сергей обнимал Андрея, расспрашивал о жизни, но через пять минут Становилось ясно, что говорить братьям не о чем: интересы абсолютно разные.
«Единственный раз в жизни мне могла пригодиться твоя служба, – усмехнулся Андрей, – и на тебе! – Нелепо получилось…»
Место рядом с Комовым было свободно, и он поставил в соседнее кресло плоский блестящий портфель, купленный в прошлом году по дешевке в Пекине. Диск, полученный от Смоленского, покоился в одном из отделений металлического кейса.
Кейс Андрей Борисович любил, в нем можно было безбоязненно носить дискеты: даже возле мощного генератора электростанции металл экранировал магнитные поля. Прежде чем выйти в туалет, Комов вытащил из портфеля диск, упакованный в картонный конверт, и спрятал его в карман нагрудной рубашки. Мало ли что могло случиться в его отсутствие? Комов был человеком слова, раз пообещал Смоленскому беречь диск, значит, так тому и быть. Даже о деньгах, оставленных в кейсе, Комов не волновался. Он был из той категории людей, которым своего не жаль, а к чужому не притронется.
Денег Андрей Борисович прихватил на всякий случай много, полторы тысячи долларов, снял со своего валютного счета. Мало ли что, вдруг у вдовы нет денег на похороны? Да и на памятник нужно оставить…
Полулежа в кресле, Комов обдумывал, какой следует поставить брату памятник, писать ли на нем звание «полковник», или обойтись традиционными именем, отчеством и фамилией.
«Я даже не знаю, где Сергей хотел быть похороненным, мы с ним никогда не говорили на эту тему. Боже, сколько проблем создает смерть! И самое странное, покойнику хочешь угодить больше, чем живому».
И тут в памяти всплыл эпизод из детства, когда отец привел братьев на кладбище, чтобы показать могилу своего брата. Андрей вспомнил, как они втроем пробирались между тесно расположенными могилами, помнил, как боялся пораниться об острые пики оград, боялся наступить на безымянные, поросшие травой холмики. Тогда впервые он ощутил, что такое смерть. С фаянсового медальона на него смотрел мужчина, очень похожий на отца, веселый, улыбающийся, в лихо сдвинутой на затылок военной фуражке. Семилетний Андрей смотрел на фотографию и буквально ощущал, что на глубине двух метров под ним лежит в гробу полуистлевший труп, в котором уже никто, даже самые близкие люди, не узнают молодого смеющегося военного.