Последние отзывы

  100  

Лицо на потолке продолжало кривить красивые губы в пренебрежительной полуулыбке. Он снова отхлебнул из бутылки и попытался представить, чем она сейчас занимается. Он догадывался чем. И главное, с КЕМ. Празднуют победу. Дьявол, что она в нем нашла, кроме того, что он – это ОН?

Зато для НЕГО она была настоящей находкой. Только теперь измученный бессонницей пассажир двухместного купе осознал – и это тоже нашептали ему разговорчивые вагонные колеса, – почему именно на него пал выбор, когда-то показавшийся ему таким почетным. Потому, что он был управляем. Женщина с фигурой богини, с каменным сердцем и переменчивыми прозрачными глазами стала привязью, на которой его держал ОН. Она была пультом, при помощи которого ОН управлял им на любом расстоянии, кнутом, которым ОН его погонял, и пряником, которым манил ОН же. Но, как уже было сказано, у каждого человека есть предел прочности. Ошейник до крови растер ему шею, в пульте, кажется, начали садиться батарейки, кнут спустил со спины все мясо до самых костей, а вечно недосягаемый пряник вызывал уже не слюноотделение, а бешеную ярость.

Пассажир замер, не донеся бутылку до рта, когда услышал негромкий, осторожный стук. Стучали, впрочем, не в его купе; послышался щелчок отпираемого замка, характерный звук скользящей по металлическим направляющим двери, и женский голос с прибалтийским акцентом предупредил, что скоро станция. Голос принадлежал проводнице; он звучал грубее и выше, да и акцент был намного сильнее, но все равно по сердцу будто полоснули раскаленной бритвой.

Так и не сделав глоток, он аккуратно, без стука, поставил бутылку на стол. Затем сбросил ноги с постели и быстро, бесшумно сел. Подумал немного, проверяя себя, а потом встал и начал быстро, не теряя ни секунды и не делая ни одного лишнего движения, переодеваться.

Измятый серый костюм полетел в угол. Туда же отправились рубашка, галстук в дурацкую полосочку и новенькие кожаные туфли. К дьяволу. Хватит!

Из дорожной сумки появились черные джинсы и майка с изображением вставшего на дыбы, охваченного языками пламени, адского мотоцикла, в седле которого, ухмыляясь, сидел скелет в развевающемся саване. Блондин затянул на талии широкий кожаный пояс с тяжелой металлической пряжкой и зашнуровал высокие, почти до середины голеней, ботинки на толстой рубчатой подошве и с окованными железом носами. Резинка для волос куда-то запропастилась; не тратя времени на поиски, он поставил ногу на полку, прямо на простыню, и отрезал перочинным ножом длинный конец ботиночного шнурка, которым ловко перетянул волосы на затылке.

Мысль, впервые возникшая во время их последней встречи, наконец оформилась в усталом, измученном бессонницей, отравленном алкоголем мозгу, приобретя четкие очертания окончательного и бесповоротного решения. Пора обрубить поводок. Пора раз и навсегда стереть это надменное лицо с любой поверхности, на которой ему вздумается появиться, – с потолка, со стены, с ночного неба и даже с внутренней поверхности сомкнутых век. Если это лицо перестанет существовать в действительности, нить, возможно, наконец-то порвется, и неотвязно следующий за ним повсюду образ перестанет его истязать.

А если это ничего не даст... Ну что же, терять-то все равно нечего. Самоубийство никуда не убежит, уж этот-то выход всегда под рукой.

Интересно, как это понравится ЕМУ? Да какая разница как это ЕМУ понравится? Кто ОН, в конце концов, такой? Гроссмейстер? Ну, и на здоровье. Гроссмейстеры, между прочим, тоже смертны. Значит, шансы равны.

Пассажир натянул потертую мотоциклетную кожанку, и та привычной, вселяющей уверенность в себе тяжестью легла на плечи. Пластиковый чехол от электрогитары лежал на багажной полке. Он снял его оттуда, проверил, не торчит ли из кармана куртки рукоять "парабеллума", и окинул купе прощальным взглядом. Недопитая бутылка по-прежнему стояла на столе; на разворошенной постели, разинув кривой беззубый рот, стояла пустая дорожная сумка. В дальнем углу темнел ком смятой одежды, валялись брошенные как попало дорогие кожаные туфли. Выбиваемый колесами ритм замедлялся, вагон ощутимо раскачивало на стрелках; за окном возникли и поплыли мимо, на глазах замедляя ход, станционные огни. В их свете на полу тускло поблескивала свернувшаяся плавными кольцами золотая цепь. Последовали два или три мягких толчка, заскрежетало железо, и вагон остановился. Оставив все как есть, блондин открыл дверь и вышел из купе.

  100