Инспектор стоял багровый, как вареный рак. Пусть знает свое место.
В общем, все складывалось отлично.
Японец сидел под тремя наставленными дулами, прижав к груди скованные руки. Глаза он снова закрыл.
– Все, господин инспектор. Можете его забирать. Пусть пока посидит в вашей каталажке. А потом, когда формальности будут завершены, я заберу его с собой во Францию. Прощайте, дамы и господа. Старина Гош сходит на берег, а вам всем счастливого пути.
– Боюсь, комиссар, что вы п-поплывете с нами дальше, – будничным тоном произнес русский.
В первый момент Гошу показалось, что он ослышался.
– А?
– Господин Аоно ни в чем не виноват, так что следствие п-придется продолжить.
Вид у Гоша, должно быть, был преглупый: глаза выучены, к щекам прилила кровь.
Не дожидаясь взрыва, русский с поистине неподражаемым апломбом сказал:
– Господин капитан, на к-корабле верховная власть – это вы. Комиссар только что разыграл перед нами имитацию судебного разбирательства, причем взял на себя роль прокурора и исполнил ее чрезвычайно убедительно. Однако в цивилизованном суде после обвинителя слово предоставляют з-защитнику. Если позволите, я хотел бы взять эту миссию на себя.
– Чего там время терять? – удивился капитан. – По-моему, все и так ясно. Господин полицейский все очень хорошо объяснил.
– Ссадить на берег пассажира – д-дело нешуточное. В конечном итоге вся ответственность ляжет на капитана. Подумайте, какой урон вы нанесете репутации п-пароходства, если выяснится, что произошла ошибка. А я уверяю вас, – Фандорин чуть повысил голос, – что комиссар ошибается.
– Чушь! – воскликнул Гош. – Но впрочем я не возражаю. Это даже любопытно. Говорите, мсье, я с удовольствием послушаю.
В самом деле, репетиция так репетиция. Этот мальчишка неглуп и, возможно, обнаружит в логике обвинения какие-нибудь прорехи, которые нужно будет залатать. Если на процессе прокурор сядет в лужу, комиссар Гош сумеет придти ему на помощь.
Фандорин закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на колене.
– Вы произнесли яркую и д-доказательную речь. На первый взгляд аргументация кажется исчерпывающей. Ваша логическая цепочка выглядит почти безупречно, хотя так называемые «косвенные обстоятельства», разумеется, никуда не г-годятся. Да, господин Аоно был в Париже 15 марта. Да, господина Аоно не было в салоне во время убийства п-профессора. Сами по себе два эти факта еще ничего не значат, так что давайте рассматривать их не будем.
– Ну давайте, – насмешливо согласился Гош. – Перейдем сразу к уликам.
– Извольте. Более или менее веских улик я насчитал пять. Мсье Аоно врач, но почему-то скрывал данное обстоятельство. Это раз. Мьсе Аоно может одним ударом расколоть достаточно твердый предмет – тыкву, а возможно, и голову. Это два. У господина Аоно нет эмблемы «Левиафана». Это три. В саквояже обвиняемого нет скальпеля, которым, возможно, был убит профессор Свитчайлд. Это четыре. И, наконец, пять: только что, на наших глазах, обвиняемый предпринял попытку бегства, чем себя окончательно изобличил. Кажется, я ничего не забыл?
– Есть еще и шесть, – вставил комиссар. – Он не может дать объяснений ни по одному из этих пунктов.
– Хорошо, пусть шесть, – легко согласился русский. Гош усмехнулся:
– По-моему, более чем достаточно для того, чтобы любой суд присяжных отправил голубчика на гильотину. Инспектор Джексон внезапно качнул головой и буркнул:
– То the gallows.
– Нет, на виселицу, – перевел Ренье. Ах, англичанин, черная душа!
Вот пригрел змею на груди!
– Но позвольте, – закипятился Гош. – Следствие вела французская сторона. Так что парень пойдет на гильотину!
– А решающую улику, отсутствие скальпеля, обнаружила британская. Он отправится на виселицу, – перевел лейтенант.
– Главное преступление совершено в Париже! На гильотину!
– Но лорд Литтлби – британский подданный. Профессор Свитчайлд тоже. На виселицу.
Казалось, японец не слышит этой дискуссии, грозившей перерасти в международный конфликт. Глаза его были по-прежнему закрыты, лицо ровным счетом ничего не выражало. Все-таки эти желтые не такие, как мы, подумал Гош. А еще возись с ним: прокурор, адвокат, присяжные, судьи в мантиях. То есть, конечно, все правильно, демократия есть демократия, но по-простому это называется «метать бисер перед свиньями».
После паузы Фандорин спросил:
– Вы закончили прения? Я могу п-продолжить?