122 
— М-да, действительно — зачем? Рефлексы, надо полагать, сработали. Хорошие у тебя рефлексы. Правильные.
Распрощавшись с Сорокиным, Илларион успел немного почитать, прежде чем его сморил сон. Организм брал свое, ему были безразличны желания и планы Иллариона Забродова. Почувствовав, что глаза начали слипаться, Илларион не стал противиться и моментально уснул.
Разбудил звонок в дверь. Забродов открыл глаза и обнаружил, что в квартире темно. Он не сразу понял, какое сейчас время суток: утро, вечер, середина ночи?
За окном в черном небе полыхали разноцветные огни рекламы, в голове еще плавали путаные обрывки сна, а в дверь кто-то названивал с достойной лучшего применения настойчивостью.
— Кого это черти принесли? — пробормотал Илларион.
Он с удивлением обнаружил, что спал одетым. Это обстоятельство вместе со звуком собственного голоса разбудило его окончательно, и он вспомнил, что к нему обещали зайти Мещеряков и Сорокин. В дверь звонил наверняка кто-то из них или оба сразу, а раз так, то сейчас было никакое не утро и даже не ночь, а вечер, часов девять, не больше. Просто осенью рано темнеет, сказал себе Илларион, нащупал выключатель и зажег свет.
Взглянув на часы, он обнаружил, что почти угадал: было самое начало девятого. Зевая, он открыл дверь.
Разумеется, это были полковники. Глядя на них, Илларион никак не мог взять в толк, что их объединяет.
Они были очень разными, служили в разных ведомствах и имели абсолютно несхожие личные и служебные интересы. Правда, интересы эти время от времени пересекались, и тогда их, словно два железных гвоздя к намагниченной поверхности, притягивало сюда, на нейтральную территорию. Они, несомненно, испытывали обоюдную симпатию, хотя всячески скрывали это обстоятельство.
— Ты почему не открываешь? — начальственным тоном поинтересовался Мещеряков.
— Вещдоки прячет, — вместо Иллариона ответил Сорокин. — Похоже, мы опять арестовали не того.
— Кстати, о вещдоках, — сказал Илларион, впуская их в прихожую и запирая дверь. — Сотрудники московской криминальной милиции сперли мой коньяк и мои сигареты.
— Исключительно в интересах следствия, — быстро сказал Сорокин.
— Я так и понял. Но имейте в виду, что пить в доме нечего, да и курить, кстати, тоже.
Мещеряков опустил руку в карман плаща и извлек оттуда плоскую бутылку.
— Хорошо, но мало, — сказал Илларион, внимательно ознакомившись с этикеткой. — Что скажет родная милиция?
«Родная милиция», вздохнув, продемонстрировала сразу две бутылки.
— Сигареты тоже есть, — предвосхищая очередной вопрос Забродова, сказал Сорокин.
— Тогда проходите, — смягчился Илларион. — Есть хотите, полковники?
* * *
Спустя час с небольшим принесенная Мещеряковым плоская бутылка, опустев, перекочевала под стол, а в одной из тех, что доставил Сорокин, осталось совсем чуть-чуть. Сигаретный дым густыми слоями плавал над столом, замысловато клубясь в неярком свете торшера.
Свежий и подтянутый, словно вовсе и не пил, Илларион Забродов твердой рукой наполнил рюмки.
— Уф, — сказал Мещеряков, энергично растирая ладонью начавшее неметь лицо. — Не пойму, куда ты гонишь? Перепьемся все, как зюзи…
— Что и требуется доказать, — спокойно ответил Забродов. — Погода сегодня такая.
— Ага, — проворчал Мещеряков, — погода, значит…
Тогда понятно. Хорошо, что жена уехала.
Он залпом опрокинул рюмку и бросил в рот ломтик лимона. Сорокин покосился на приятеля и тоже выпил, но при этом, не удержавшись, коротко вздохнул — его жена была дома и наверняка уже начала ломать голову над тем, куда запропастился супруг.
— Не вздыхай, не вздыхай, полковник, — закуривая, сказал Илларион. Ты арестован по обвинению в выращивании бестолковых кадров, так что продолжай давать показания. Закуси вот и продолжай.
— Да что продолжать, — Сорокин уныло махнул рукой с зажатым в ней бутербродом. — Ерунда какая-то. Он вообще не умолкает. Как только очухался, сразу начал давать показания, и дает, наверное, до сих пор.
Собственно, это даже не показания, а так… Просит у кого-то прощения, плачет, признается черт знает в чем.
Мы насчитали сорок три эпизода, которые он взял на себя, а потом я ушел — надоело…
— Не понял, — сказал Мещеряков. — Как это — надоело? Что-то на тебя непохоже.
— Тебе тоже надоело бы, — заверил его Сорокин. — Двери он какие-то резал, кошек распинал… Один наш юморист возьми и спроси его: а это, мол, не вы Листьева застрелили? Я, наверное, — говорит, — только не помню.
122 
