Последние отзывы

  39  

Он сделал богатырский глоток из протянутой Стасем бутылки, в полном соответствии с этикетом обтер горлышко ладонью и вернул бутылку каменщику. Тот тоже выпил и, осторожно вытянув из пачки Шинкарева сигарету, закурил. С видом дегустатора выпустив дым, он пожал плечами и сказал:

— Трава.

— Точно, — согласился Сергей Дмитриевич, чувствуя, что хмелеет, и широким взмахом отбросил куда-то в сторону наполовину выкуренную сигарету. — Доставай свои, Стась, Будем курить, как русские люди, а не как какие-то жидомасоны.

Одобрительно ворча, Яремский выложил на скамейку пачку «беломора». Пачка была мятой и грязной от долгого лежания в кармане спецовки, которую Стась никогда не стирал, совершенно справедливо полагая, что это бессмысленное занятие: все равно испачкается.

Шинкарев снова отхлебнул из горлышка. Пойло было отвратительное, но теперь, со второго захода, вкус показался вполне приемлемым. Он отломил кусочек плавленого сырка, понюхал и бросил в рот.

— Ты извини, Стась, — сказал он, жуя. — Я на тебя сегодня немного того… наехал…

— Говно это все, — хрустя яблоком, ответил Яремский. — Работа — она и есть работа, чего про нее говорить. Я сам знаю, что раствор хоронить последнее дело. Жизнь такая сучья, что сам не понимаешь, чего творишь.

— О! — Сергей Дмитриевич значительно поднял кверху палец. — Золотые слова! Это точно — сам не понимаешь… Давай-ка дернем еще… для ясности.

Вечерело. На город опускались холодные сумерки.

На улицах зажглись фонари, замигали разноцветными сполохами огни реклам, диковинными аквариумами засветились витрины. Сквозь анестезирующее воздействие алкогольного тумана Сергей Дмитриевич ощутил, что озябли руки, и вспомнил о перчатках, очень кстати оказавшихся в кармане куртки. Продолжая развивать перед почтительно внимавшим Стасем какую-то свою мысль, касавшуюся разумного общественного устройства — к этому времени они уже прикончили первый «фауст» и ополовинили второй, — Сергей Дмитриевич полез в карман и вынул влажные перчатки. Тупая игла воспоминания шевельнулась под сердцем, но проверенное народное средство от душевных недугов действовало отменно, и Шинкарев принялся расправлять перчатки, с неудовольствием заметив, что они, вдобавок ко всему, еще и перепачканы чем-то скользким и липким. Он опустил глаза и в свете угасающего дня заметил, что перчатки густо перемазаны кровью.

Продолжая говорить, он неторопливо смял перчатки в кулаке и затолкал обратно в карман, радуясь тому, что Яремский сидел сбоку и, скорее всего, ничего не заметил. Не вынимая руки из кармана, он со всей возможной тщательностью вытер ладонь о подкладку. Хмель как рукой сняло, его со страшной силой мутило — чужая загустевшая кровь, казалось, проникала сквозь кожу, отравляя организм, заражая липким холодом насильственной смерти. Он вдруг вспомнил, как пять лет назад забирал из морга тело родственника. В тот раз ему не повезло: он ошибся дверью и сдуру вломился в прозекторскую, где как раз в этот момент полным ходом шла работа. Сергей Дмитриевич тогда заблевал весь пол и долго сидел на скамеечке во дворе, дыша свежим воздухом…

Воспоминание довершило дело: издав мучительный сдавленный звук, Сергей Дмитриевич подскочил, перегнулся через спинку скамьи, и его с чудовищной силой вывернуло наизнанку. Выкашливая остатки содержимого желудка, он почувствовал, как подошедший Стась осторожно постукивает его по спине ладонью.

— Спасибо, — прохрипел он. — Извини…

— Чего там — извини, — спокойно отозвался Яремский. — Не на колени же, в сторонку. Не пошла бормотушка. Бывает, е-н-ть.

— Не пошла, — выпрямляясь, хрипло согласился Шинкарев. — Надо водочки взять. Ты как?

— Водочки? — глубокомысленно переспросил каменщик и с сомнением посмотрел на него. — А ты не сложишься, Митрич?

— Сам не сложись, — огрызнулся Сергей Дмитриевич. — Ну, ты идешь, или я один?..

— Нет, Митрич, — вздохнул Стась, — одного тебя не пущу.

Он в три огромных глотка допил остатки, швырнул опустевшую бутылку в кусты и, хозяйственно завернув недоеденный сырок в забытый мастером носовой платок, заторопился за Шинкаревым, который, слегка покачиваясь, уходил по аллее сквера, держа курс на светившуюся неподалеку неоновую вывеску гастронома.

Глава 6

Был первый час ночи, но Иллариону не спалось — видимо, сказывался утренний сон. Забродов относился к подобным вещам философски даже в те времена, когда сон был на вес золота: никакой трагедии в ночном бодрствовании он не видел. Часом больше, часом меньше — какая разница? Организм не дурак, и загнать его насмерть довольно сложно — он все равно улучит момент и возьмет свое, так о чем беспокоиться?

  39