Особенно,... 
113 
Совсем дитя по умственному развитию, фантазерка, влюбленная первый раз в жизни… А какие у нее могли быть глаза, у этой девчонки! Какое выражение! Он был немного поэтом в силу своей профессии, всегда искал в девичьем лице какой-то литературный или художественный образ, а ее лицо, ее глаза – это были лицо и глаза Снегурочки, той самой снежной девочки из детской сказки, которая так полюбила, что решилась прыгнуть над костром, чтобы найти свою смерть…
Ее зеленоватые глаза – глаза за минуту до прыжка, глаза, в которых всегда была странная готовность к действию, безрассудство и в то же время слепая вера в чудо… «Изумительное существо, как только такое родилось на рабочей окраине… – размышлял он, садясь за руль и медленно продвигаясь по забитой машинами улице. – При желании она могла бы многого достичь, если бы только захотела учиться…» Он всегда испытывал к ней странные чувства – то ли отцовские, то ли учительские, и неизменно ощущал свою ответственность за эту девочку. Ведь это он вытащил ее из безвестности, он пропихнул ее на путь успеха, он поддерживал в ней уверенность в собственных силах… Но как поддерживать ее дальше? Пойти у нее на поводу? Иногда он говорил себе, что девочка опасна, даже, возможно, не совсем нормальна… Иначе откуда у нее такие странные, замороженные глаза? Такими они становились, если он в чем-то отказывал ей. Тогда он видел в них странный полярный холод, что-то неживое, что-то жестокое. Тогда он начинал бояться Олесю. Ему казалось, что она пойдет на все, чтобы заставить его плясать под свою дудку. "И ведь кое-что ей удалось! – говорил он себе, упорно продвигаясь вперед, пытаясь перестроиться из ряда в ряд, тихонько матерясь, когда поток машин снова намертво застывал. – Например, она заставила меня сделаться ее любовником. Хотя, видит Бог, я не слишком этого хотел! Потом – едва не вышла на открытый конфликт с Леной. Хуже быть не может! Лена всегда чувствует, когда модель ведет себя не по правилам, когда позволяет себе слишком много. Олеся позволила себе так много, как никто другой! И наконец… Почему я выслушивал ее, как болван, когда она позвонила мне из Парижа и начала пороть ерунду про квартиру на Покровском бульваре?! Надо быть полным идиотом, чтобы не заткнуть рот девчонке, которой вздумалось поиграть в пиратские клады!
Она утверждала, что там драгоценностей на десятки тысяч долларов, а я, болван, только удивлялся, как же они долежали до нашего времени! Надо было сразу послать ее к черту, а если бы я был там – прибить ее хорошенько! Это на нее почему-то здорово действует, наверное, отец побивал в детстве… Так нет, она стояла на своем, все уши мне прожужжала, и я послушался, поехал туда! Боже, какой идиот! И чего я достиг?!"
Ему снова вспомнилось то кошмарное утро третьего сентября, когда он, скорее из озорства, чем из корысти, решил взглянуть на тот знаменитый дом. Съемка должна была быть только после обеда, но Лене он соврал, что будет работать с раннего утра, и она ничего не сказала, кивнула… С тех пор как Олеся уехала в Париж, Лена немного успокоилась, а до этого закатила ему несколько сцен… Он приехал в тот переулок, куда выходил нужный ему подъезд огромного дома, проверил адрес, подыскал место для стоянки и удобно устроился за рулем. Некоторое время он рассматривал окрестности, любовался кусочком Покровского бульвара. Деревья были еще совсем зеленые, осенью еще и не пахло. Он немного помечтал, как здорово было бы жить в этом самом доме, прогуливаться по вечерам по бульвару, чувствовать себя барином в огромной квартире… Хотя собственная квартира вполне устраивала его размерами, планировкой, он все же не был в ней хозяином. Была хозяйка – Лена. Она получила эту квартиру в наследство от родителей, они переехали на окраину, а любимую единственную дочь с мужем поселили в центре. Он поморщился, когда вспомнил о теще и тесте. Деловые люди, ничего не скажешь, делали дела, когда никто еще и не помышлял о бизнесе… Отец теперь работал в ОВИРе, мать Лены – в паспортном столе, и все завидовали Саше, говорили, что таких родственников надо любить и беречь… Вместе они могли горы свернуть и сворачивали до сих пор, крепко держались за свои места, несмотря на возраст.
Знакомых у них была уйма, и Лена привыкла при каждой малейшей трудности говорить: "А, мама устроит!
А, папа сделает!" И устраивали, и делали, и закабалили Сашу до последней степени. Он чувствовал себя неполноценным человеком рядом с ними, и даже Лена иногда позволяла себе пренебрежительный тон в отношении его. Но почему-то до последнего времени он не задумывался об этом. Что он представляет из себя? Что он может без жены и ее родителей? Что у него есть, чем он действительно обладает? Ничем! У него есть талант, аппаратура, работа, определенная известность, определенные связи… Но Лена фыркала, когда он пытался хоть как-то утвердить себя, и просила не морочить ей голову. И он не морочил, уходил в тень. Нет, жена не тиранила его попусту. Она привыкла к тому, что иногда он приводил домой девочек, чтобы поработать, усвоила, что иногда он может задержаться допоздна, не прийти в намеченное время, быть в плохом настроении и не объяснять ей причин… В сущности, это была золотая жена – заботливая, внимательная, даже терпеливая… Она никоим образом не мешала ему работать. Работа – это был культ в ее семье, она все могла простить, если дело касалось работы. Но если нет… Какой мелочной и сварливой она могла быть в таких случаях, как выбор обоев, цвет обивки, покрой костюма. Все контролировала, над всем издевалась, и в конце концов он кричал: «Кто тут фотограф?» – «Фотограф – ты, – скромно отвечала жена. – А вкуса у тебя все равно нет!» Но это все же были мелочи, и он мог уступить ей и снова жить нормально. Особенного давления он не испытывал. И только в последнее время… Что случилось? Что изменилось в его жизни? Почему он с трудом теперь выносил выступления Лены, почему часто орал на сына, почему не мог видеть тестя и тещу? Неужели из-за Олеси?! «С ума сойти, но я ведь ее не люблю! – смеялся он про себя. – Это исключено, такой подснежник не для меня… И вообще глупости. Она слишком много болтает!» Олеся действительно наболтала ему столько, что приходилось задумываться. И он впервые спрашивал себя, почему он играет перед женой такого бодренького, в общем послушного мужа, почему уступает ей право принимать все решения, почему чувствует себя хозяином только в своей работе, но не в своем доме? И почему невозможно изменить жизнь, почему это так трудно?
113 
