96 
— Не одна я в этой машине езжу, — тут же отговорилась Соня.
— Соня, кроме тебя у Клишина больше не было доверенных лиц на ту часть «Смерти», — заметил Алексей. — Он очень мудро задействовал персонажи. Сначала его сын решил упрятать в тюрьму отчима, потом племянница — засадить злую тетку, потом ты — профессора Гончарова, чтобы отвести подозрение от матери. Так?
— Ну и что? Если мама действительно Павла не убивала?
— Откуда такая уверенность?
— Потому что она моя мать! Этого мало?
— Нужны доказательства. Алиби у нее есть?
— Что вы привязались?! Да уйдете вы отсюда наконец или нет?!
Она побежала в дом, оставив их в недоумении. Через минуту вылетела оттуда и сунула в руки Михину пару листков со словами:
— Вот, это все. Больше у меня ничего нет. Оставила себе на память. Забирайте! Дело возбуждайте! Только мама его не убивала!
Она опять исчезла в доме, они услышали, как щелкнул замок. Теперь входная дверь была заперта изнутри.
— Какая нервная девушка, аты мне ее в жены предлагал, — усмехнулся Михин и заглянул в первый лист. — Продолжение «Смерти»! Так я и думал! Хочешь почитать?
— А ты?
— Очередной блеф. Заигрался Павел Андреевич. Читай первым.
Алексею ничего не оставалось, как вновь погрузиться в творение Клишина. Итак, очередная клевета. Теперь он в этом не сомневался.
«Смерть на даче». Отрывок
«…девочка. Говорят, мужчины страстно мечтают о сыновьях. Мне же, напротив, всегда хотелось, чтобы рядом со мной росла маленькая девочка. Светленькая, хорошенькая, как куколка, пахнущая материнским теплом и молоком. Чтобы эта девочка улыбалась по утрам только мне, а на ночь целовала в щеку и желала спокойной ночи. Я хотел бы вдохнуть в нее жизнь, сделать совершеннейшей из женщин. Я хотел создать идеал.
То, что получилось, меня ужаснуло. Она внимала мне жадно, но, похоже, все понимала по-своему. Сначала надо было излечиться самому, прежде чем браться за работу Пигмалиона. Моя Галатея вышла отвратительной. Хотя физически совершенной. Я смотрел на нее, и казалось, что вижу чудовище!
Соню всегда и везде принимали за мою родную сестру, так мы с ней похожи. Она была и беленькая, и хорошенькая. Желтый цыпленок в оранжевом платье с золотистым бантом, которого я выводил во двор, где в детской песочнице возились другие, конечно же не такие совершенные, как она, дети. У Сони всегда было много игрушек — Вера откупалась, чем могла. Она работала, как проклятая, спихнув девочку на руки мне. Я взялся за это охотно. За воспитание самого совершенного в мире ребенка. Соня сразу же невзлюбила плюшевых медвежат, лопоухих зайцев, кукол со стеклянными глазами и пучками искусственных волос. В детстве она любила только одну игрушку — меня. Беря в руки очередного клоуна, одетого в яркий костюм, крутила его с минуту в руках, потом рассерженно бросала на пол:
— Ты красивее.
— Разве? — пытался бороться я с ее скверным вкусом.
— Не такие синие, как у тебя, — говорила меж тем она, выковыривая пластмассовый глаз. А выдирая волосы у очередной куклы, рассерженно заявляла: — Не такие желтые! Не такие!
Ребенок, что с нее взять!
.— Зато его можно посадить, и он никуда не денется, — резонно замечал я, поднимая бедного клоуна. — Он не убежит по своим делам, а будет в компании других кукол пить понарошечный чай.
— А стишки он умеет придумывать? Про краба? Паша, расскажи!
И я послушно заводил свою шарманку:
— Жил-был краб, восемь лап, белые носочки, ползает в песочке…
Стихи Соня так и не научилась сочинять, она вообще была девочкой практичной, всегда лучше считала, чем читала. Это у нее от Веры.
Вера… Она старше меня на десять лет, они с моей матерью сестры по отцу, я называл ее просто Верой и обращался на ты. Сколько я помню, сводные сестры всегда враждовали. Война разгорелась из-за бабушкиного наследства. Та умерла, оставив завещание, согласно которому огромный старый дом и усадьба в полгектара отходили к обеим сестрам в равных долях. Вера хотела денег, она всегда хотела только денег. Моя мать никак не соглашалась свою долю ни уступить, ни продать, говорила, что в этой усадьбе ее корни и предки не простят, если чужие люди будут хозяйничать в доме и в саду. Это было с ее стороны простое, ничем не мотивированное упрямство, у нас тогда уже была и эта дача, и свой огород, но тот деревенский дом в ста километрах от Москвы, где мать родилась, отдать целиком в чужие руки она не хотела.
96 
