25 
– Жена моя давно умерла, она похоронена на русском кладбище вблизи города Кагосима. Мой старший сын погиб в Южно-Китайском море в шестьдесят седьмом. Жив был только младший – Геннадий. Ему сейчас где-то пятьдесят восемь.
– В Японии на могиле супруги вы пока побывать не можете, но если вам известно, где похоронен старший сын, естественно в пределах России, мы вам это устроим.
– Он в коллективном захоронении во Владивостоке. Тела его, конечно, там нет, но хоть на памятник цветы возложить.
– А почему останков там нет?
– Но ведь бои были возле Филиппин, когда мы отсекали американский флот… – Адмирал подозрительно вскинул брови. – Из его экипажа не спасся никто. Он, несмотря на мои возражения, захотел стать летчиком, но, может, из уважения ко мне – морским.
– Ясно, – сказал Панин, хотя ему ничего покуда не было ясно. – Владивосток, это реально. Попробуем найти этот памятник.
29
Наказание
Линкор застопорил свои неисчислимые лошадиные силы и теперь покоился относительно широт и меридианов, зато какой шумный он стал, он мог бы поспорить с иерихонскими трубами, если бы такие завели свою песню где-нибудь поблизости. В моменты, когда лопалась по шву незримая воздушная ткань, люди несколько секунд завидовали глухим и тут же ими становились, правда, не навсегда, а так, на какое-то время. Хотя у некоторых, особо чувствительных натур или у организмов, находящихся в стадии роста, залповые сотрясения могли вызвать и необратимые изменения вредного свойства. Но что стоило сокращение назначенного биологией жизненного предела по сравнению с эйфорией участия в сложном, глобальном апофеозе разрушения?
Три тяжелые башни «Советской Украины» создавали вокруг себя заколдованную зону, в которой даже море втягивалось в новую для него игру и сбивалось с темпа равномерных плесканий. Со стороны торчащих за борт орудий, на сотни метров от корабля, океан дергался рябью и гасил свои собственные колебания. Но башни «Украины» палили в невидимку, скрытого кривизной планеты. И где-то далеко, за синей гладью морской, пикирующие из атмосферных высей снаряды, незримые для медлительных человеческих глаз, врезались в радиосигналы-отражения собственных дистанционных взрывателей. И тогда неумолимо замыкались цепи и рвались детонаторы. 406-миллиметровые снаряды были глупы – они будили свои запалы не только над «Иосифом Сталиным», но и над зеркалом воды, стремясь своей последней активностью сгладить промашку предавших их артиллеристов. Но это была часть статистики – большая часть, плата законам баллистики за везение. Стрельба в загоризонтную, отстоящую более чем в пятидесяти километрах цель, огромную вблизи (ширина палубы тридцать два метра и корпус в четверть километра), но столь малую сравнительно с пробитым снарядами расстоянием. Это ведь не грядущие ракеты с головками самонаведения и рулями управления – эдакие самоубийцы, наслаждающиеся равенством сигналов-отражений от размещенных на носу локаторов и сразу включающие двигатели-корректоры, когда равенство нарушалось. Нет, это были очень простые, тяжелые болванки сравнительно с достижениями будущего. Но, однако, когда такая штуковина исчезала, разрываемая изнутри химией, на «Иосифе Сталине» начинали происходить мгновенные чудеса. Прочнейшие предметы, на крепление коих затрачивалось в доке по несколько часов – типа броневых плит передней палубы, толщиной в десять сантиметров, – внезапно срывались со своего места или выворачивались, рождая острейшие углы. Да, линкор был построен на славу, и отдельные снаряды не способны были нанести ему значительные увечья. Однако снарядов было множество.
– Знаете, Борис Иннокентьевич, – высказался наконец Гриценко, закуривая, что с ним бывало редко, – наше счастье, что Великий умер.
– Да? – оторопело посмотрел на адмирала Сергеев.
– Представьте, как бы выглядело потопление линкора с таким названием, если бы он был жив?
Сергеев улыбнулся кисло, и Гриценко сменил тему.
«Советская Украина» находилась в полной безопасности, система отслеживания локатором снарядов и определения по их траектории местоположения стреляющего была еще относительно несовершенна. Посему «Иосиф Сталин» со своими гигантскими орудиями был для нее не страшен, чего совсем нельзя было сказать о тяжелых крейсерах. Они находились в зоне непосредственного огневого воздействия 457-миллиметровых главных калибров и даже в зоне деятельности 152-миллиметровых гаубиц, помещенных по бортам линейного корабля, и бил он всей своей силищей по видимым в стереодальномеры целям, то есть очень точно. «Ленинград» и «Сталинград» не стояли без дела, они тоже огрызались, но все же их укусы походили на хватку шакалов в сравнении с прессом львиных челюстей. У них тоже имелись орудия в триста пять и сто пятьдесят два миллиметра, и поскольку они тоже определили цель визуально и аппаратура наведения их была изобретена теми же конструкторами и собрана в одном и том же цеху, то и били они так же точно. Вот только калибры у них были послабее и броня пожиже, хотя на каждом навешано ее было больше десяти тысяч тонн. И, конечно, не в стрельбе заключалась их основная работа – она была в выдаче координат. Это была война калибров, брони и скоростей, без применения всяких каверзных штучек типа управляемых торпед – честное соревнование со смертельным исходом. За «Сталина» было шесть 457-миллиметровых, двенадцать 152-миллиметровых и восемь 100-миллиметровых орудий, не считая малокалиберной артиллерии, которую в борьбе таких монстров можно было не учитывать. А против него в боевом отряде Гриценко значилось: девять 406-миллиметровых, восемнадцать 305-миллиметровых, двадцать восемь 152-миллиметровых и двадцать четыре 100-миллиметровых, опять же не считая мелочи. Явное превосходство преследователей не требовало доказательств для любого оппонента, владеющего начальными навыками арифметики.
25 
