Особенно,... 
24 
Зуров скромно развел руками и продолжил:
– В первый же день новой службы я вызвал международный конфликт и обмен дипломатическими нотами. Николай Павлович отправил меня с запросом к известному русоненавистнику и святоше Расану Хайрулле – это главный турецкий поп, вроде папы римского.
– Шейх-уль-ислам, – уточнил строчивший в блокноте Маклафлин. – Болше похож на ваш обер-прокурор Синод.
– Вот-вот, – кивнул Зуров. – Я и говорю. Мы с этим Хайруллой сразу друг другу не понравились. Я ему честь по чести, через переводчика: «Ваше преосвященство, срочный пакет от генерал-адъютанта Гнатьева». А он, пес, глазами зырк и отвечает на французском – нарочно, чтоб драгоман не смягчил: «Сейчас время молитвы. Жди». Сел на корточки, лицом к Мекке, и давай приговаривать: «О великий и всемогущий Аллах, окажи милость Твоему верному рабу, дай ему увидеть при жизни, как горят в аду подлые гяуры, недостойные топтать Твою священную землю». Хорошие дела. С каких это пор Аллаху по-французски молятся? Ладно, думаю, я тоже сейчас новое в православный канон введу. Хайрулла поворачивается ко мне, рожа довольная – как же, гяура на место поставил. «Давай письмо твоего генерала», – говорит. «Pardonnez-moi, eminence,[8] – отвечаю. – У нас, русских, сейчас как раз время обедни. Вы уж потерпите минутку». Бух на коленки и молюсь на языке Корнеля и Рокамболя: «Господь всеблагий, порадуй грешного раба твоего болярина, то бишь шевалье Ипполита, дай ему полюбоваться, как жарятся на сковородке мусульманские собаки». В общем, осложнил и без того непростые российско-турецкие отношения. Хайрулла пакета не взял, громко заругался по-своему и выставил нас с драгоманом за дверь. Ну, Николай Павлович меня для вида пожурил, а сам, по-моему, остался доволен. Видно, знал, кого, к кому и зачем посылать.
– Лихо, по-туркестански, – одобрил Соболев.
– Но не слишком дипломатично, – вставил капитан Перепелкин, неодобрительно глядя на развязного гусара.
– А я недолго продержался в дипломатах, – вздохнул Зуров и задумчиво добавил. – Видно, не моя стезя.
Эраст Петрович довольно громко хмыкнул.
– Иду я как-то по Галатскому мосту, демонстрирую русский мундир и на красоток поглядываю. Они хоть и в чадрах, но ткань, чертовки, подбирают наипрозрачнейшую, так что еще соблазнительней получается. Вдруг вижу – едет в коляске нечто божественное, бархатные глазищи поверх вуалетки так и сверкают. Рядом – жирный евнух-абиссинец, кабан кабаном, сзади еще коляска с прислужницами. Я остановился, поклонился – с достоинством, как подобает дипломату, а она перчаточку сняла и белой ручкой мне (Зуров сложил губы дудочкой) – воздушный поцелуй.
– Сняла пегчатку? – с видом эксперта переспросил д'Эвре. – Да это не шутки, господа. Пгогок считал хогошенькие гучки самой соблазнительной частью женского тела и стгого-настгого запгетил благогодным мусульманкам ходить без пегчаток, чтобы не подвеггать соблазну мужские сегдца. Так что снятие пегчатки – c'est un grand signe,[9] как если бы евгопейская женщина сняла… Впгочем, воздегжусь от пагаллелей, – замялся он, искоса взглянув на Варю.
– Ну вот видите, – подхватил гусар. – Мог ли я после этого обидеть даму невниманием? Беру коренную под уздцы, останавливаю, хочу отрекомендоваться. Тут евнух, сапог смазной, ка-ак хлестнет меня плеткой по щеке. Что прикажете делать? Вынул саблю, проткнул невежу насквозь, вытер клинок об его шелковый кафтан и грустный пошел домой. Не до красотки стало. Чувствовал, добром не кончится. И как в воду смотрел – вышло препаршиво.
– А что такое? – полюбопытствовал Лукан. – Оказалась жена паши?
– Хуже, – вздохнул Зуров. – Самого басурманского величества, Абдул-Гамида II. И евнух, натурально, тоже султанский. Николай Павлович отбивал меня как мог. Самому падишаху сказал: «Если б мой адъютант стерпел от раба удар плеткой, я б с него самолично погоны сорвал за позор званию русского офицера». Но разве они понимают, что такое офицерский мундир? Турнули, в двадцать четыре часа. На пакетбот – и в Одессу.
Хорошо хоть вскоре война началась. Николай Павлович на прощанье говорил: «Благодари Бога, Зуров, что не старшая жена, а всего лишь „маленькая госпожа“, „кучум-кадинэ“.
– Не «к-кучум», а «кучук», – поправил Фандорин и вдруг покраснел, что показалось Варе странным.
Зуров присвистнул:
– Ого! А ты-то откуда знаешь?
Эраст Петрович молчал, причем вид имел крайне недовольный.
24 
