26 
– Не понимаю, – снова повторил Юрий. Откровенность мента казалась ему странной. Он что, в дружинники меня вербует? В юные друзья милиции? Нет уж, приятель, это ты как-нибудь сам… – Не понимаю, при чем тут я.
– При том, что ты свидетель, – сильно подавшись вперед, доверительно сказал ему мент. – Эти отморозки двадцать пять человек порешили, чтобы все было шито-крыто. Ты что же думаешь, они тебя пожалеют? Или бригадира твоего? Я тебе все это рассказываю только потому, что мне лишние трупы не нужны. У меня участок – что твоя Бельгия, и обслуживают его пять человек. Так что на милицию надейся, а сам не плошай. Я бы, конечно, еще подержал вас обоих под замком, да нынче все грамотные. Не имею я права вас дольше задерживать, понял? Обязан, во-первых, отпустить, а во-вторых, взять подписку о невыезде, как у ценных свидетелей. И потом, кормить вас мне нечем, даже если бы вы сами попросились. На пару ночей приютить могу, но не больше. Так как?
– Нет уж, – сказал Юрий, – спасибо. Бог не выдаст, свинья не съест. Жаль вот только, что бытовка сгорела. У тебя на участке бомжи есть, капитан? Если нету, то считай, что парочка уже завелась.
Капитан в ответ только хрюкнул. Склонившись над столом, он оформлял подписку о невыезде, старательно заполняя корявыми, с сильным наклоном буквами стандартный бланк с лиловой печатью. Закончив, он подвинул бумагу к Юрию, и тот поставил свою подпись там, где стояла птичка.
– Свободен, – сказал капитан и со вздохом подвинул к Юрию его имущество. – Шагай и помни, что я тебе сказал. Кстати, тебя там на улице дожидаются. Замучила, ей-Богу, – признался он в ответ на удивленный взгляд Юрия. – Примите, говорит, передачу.., Насилу отбился.
– Ну и принял бы, – сказал Юрий, совершенно не понимая, о ком, собственно, идет речь. – Жалко тебе, что ли? Сам толком не кормишь, так хотя бы людям не мешал.
– Не положено, – буркнул капитан. – И вообще, ты с ней поосторожнее, с этой.., доброй самаритянкой. Брательник у нее двоюродный.., да и вообще…
Юрий посмотрел на него, ожидая продолжения, но капитан, похоже, уже сказал все, что хотел, и снова принялся рыться в ящике стола. Филатов едва заметно пожал плечами, забрал со стола выписанный капитаном пропуск и, миновав дежурного, выбрался на улицу.
Полуденная жара обрушилась на него, как раскаленный молот, но это было даже приятно. В кутузке тоже было жарко и даже душно, но дышалось там тяжело и пахло всякой дрянью: масляной краской, лизолом, стыдливо притаившейся по углам грязью, тоской, убожеством. А здесь, на улице, теплый ветер свободно доносил с сопок смолистые запахи тайги, а воздух был таким чистым, что его хотелось пить, как воду.
Мимо, громыхая разболтанными бортами, пропылил порожний грузовик с ярко-голубой кабиной и зеленым кузовом, похожий из-за своей окраски на жестяную детскую игрушку. Юрий с невольным уважением проводил его взглядом: это был “ГАЗ-51”, снятый с производства чуть ли не четыре десятка лет назад. Потом, морщась от поднятой этим беглецом с автомобильной свалки пыли, проехал на скрипучем велосипеде с облупленной, не единожды перекрашенной рамой абориген лет пятнадцати. На багажнике у него был тощий рюкзак, а к раме велосипеда было с помощью бечевки прикручено кривое ореховое удилище без лески. Проезжая мимо Юрия, юный рыболов испуганно на него покосился и косился до тех пор, пока переднее колесо велосипеда не въехало в колдобину и он чуть было не загремел через руль.
«Знает, – подумал Юрий, глядя ему вслед. – Все они знают, кто я такой и что здесь делаю. Знают, что произошло на линии, и, возможно, знают даже, кто это сделал. Знают и молчат, и будут молчать, потому что своя рубашка ближе к телу. А может быть, не только поэтому, но еще и потому, что относятся к имевшему место инциденту с опасливым одобрением: туда, мол, и дорога московским ханыгам, и нечего у рабочих людей кусок хлеба изо рта вырывать…»
«Нет, – подумал он, – что-то крутит ментяра, чего-то он недоговаривает. На что-то он намекал, но как-то очень уж издали, чересчур осторожно. Или это у меня паранойя начинается? Участок размером с Бельгию… Пять человек… То есть, иными словами, если это дело все-таки провернули местные, то ему связываться с ними не резон – родственники со свету сживут, а то и просто зарежут. А медь… Медь не ржавеет, а тайга кругом немереная – спрячь добычу, затаись и жди, пока все уляжется. Хоть год жди, хоть все пять. И потом, чего ждать? Руби себе провод на куски, толкай килограммов по десять, по двадцать за раз… Разбогатеть не разбогатеешь, но получится что-то вроде вполне приличной ренты. Переводи металл в дензнаки и попивай водочку в свое удовольствие. Чем не жизнь? Ведь прораба застрелил Митяй, самый что ни на есть местный. И никакой он не агент неведомой преступной группировки, а просто один из аборигенов, у которого долго копилось раздражение против москвичей – копилось, копилось, а потом количество перешло в качество, да еще водочка помогла, поспособствовала… Жалко, что его теперь ни о чем не спросишь – повесился Митяй в камере. Проспался, узнал, что натворил, и повесился. Тоже, между прочим, интересная деталь. Должен ведь был знать, на что шел, так зачем же вешаться?»
26 
