38 
– Второе, – вмешался в разговор немногословный Лыков, снимая с плиты вторую консервную банку и вслед за Славиным подсаживаясь к столу.
– Чего? – не понял Славин.
– Гигиена – дело второе, – пояснил Лыков, поспешно брякая банку на стол и дуя на обожженные пальцы. – Первое дело – дезинфекция. Ты, Ильич, очень хорошо это все нам растолковал. Про бациллы всякие.
– Сам ты бацилла, – проворчал Славин, придвигая к себе емкость со спиртом. – Сейчас мы тебя того.., продезинфицируем.
– Так я ж не против! – обрадовался Лыков и потянулся за кружкой.
– Еще бы ты был против, – ухмыльнулся Гуняев, тоже вооружаясь алюминиевой кружкой и не сводя глаз с фляги.
Спирт, аппетитно булькая, полился в кружки прозрачной струей. Славин поставил емкость на стол, по-хозяйски завинтил крышку и поднял кружку.
– Ну, мужики, – сказал он, – давайте дернем по маленькой за все хорошее. Вечер у нас сегодня свободный, день прошел…
– День прошел, и хрен с ним, – вставил Гуняев старое солдатское присловье, застрявшее у него в голове еще с тех пор, как он тянул срочную.
– Вот именно, – сказал Славин, недовольно покосившись на своего подчиненного: он не любил, когда его перебивали. – День прошел нормально. Завтра будет работа.
– Опять? – скривился Лыков. – Ох и не люблю я это дело… Все время кажется, что вот-вот застукают. Чего хоть в них, в этих гробах, а, Ильич?
– Не твое собачье дело, – не утруждая себя дипломатией, отрезал Славин. – Не любит он… А бабки ты любишь?
– Бабки люблю, – покладисто согласился Лыков. – Да я ж ничего… Мне-то что? Я только говорю, что стремно. А что, если и вправду застукают?
– Да кому ты нужен? – снова вмешался Гуняев. – Кто тебя станет останавливать? От нашей труповозки все шарахаются, как от долбаного Летучего Голландца. А много ящиков, Ильич? – заинтересованно спросил он, повернувшись к Славину.
– Два, – ответил Славин, не сводя тяжелого взгляда с Лыкова. – А ты, Сашок, – продолжал он, обращаясь непосредственно к Лыкову, – запомни одно: меньше знаешь – лучше спишь. И, опять же, кто много знает, тот мало живет. Я, к примеру, про эти гробы ни хрена не знаю и знать не хочу. Знание, Сашок, это не всегда сила. Иногда это не сила, а могила, понял?
– Чего ж тут не понять, – смущенно пробормотал Лыков. – Я просто так спросил, для интереса. Для разговору, в общем.
– Для разговору лучше выпить, – успокаиваясь, сказал Славин. – А то устроили тут вечер вопросов и ответов, прямо слушать противно.
Контрактники молча подняли кружки, и Гуняев незаметно скорчил Лыкову рожу: дурак, мол, ты, Лыков, и не лечишься. Сколько можно говорить об одном и том же? Никто не знает, что в них, в этих гробах, и прав Славин, говоря, что знать это им вовсе не обязательно. Они получают за это хорошие деньги, а в случае чего с них взятки гладки: они действовали по приказу.
Выпить они не успели. Старший прапорщик вдруг замер, на сантиметр не донеся кружку до распахнутого, как ворота пожарного депо, красногубого рта, прислушался к раздавшемуся за занавешенной брезентом дверью тихому, какому-то очень вороватому шороху, и осторожно поставил кружку обратно на стол. Гуняев, не обративший на шорох никакого внимания, весь похолодел, увидев, как рука Славина, выпустив кружку, соскользнула со стола и потянулась к кобуре. Толстые пальцы старшего прапорщика бесшумно отстегнули кожаный ремешок застежки, откинули поцарапанный кожаный клапан кобуры и сомкнулись на рукоятке “Макарова”. Гуняеву вдруг показалось, что Ильич спятил, не выдержав напряжения военных будней, и сейчас пристрелит любопытного Лыкова как собаку. Судьба приятеля Гуню не волновала, но заодно с Лыковым Славин вполне мог шлепнуть и его, и поэтому он тоже поставил кружку на стол и потянулся к автомату, немедленно похолодев еще больше, потому что вспомнил, что в его автомате нет рожка. Днем он от нечего делать решил почистить автомат, и вот, поди ж ты, забыл вставить обойму…
Тугодум Лыков, целиком пребывавший во власти приятных предвкушений, вообще ничего не заметил. Внимательно глядя в кружку, словно на ее дне лежали невесть какие сокровища, он бережно поднес посудину ко рту и проглотил ее содержимое одним богатырским глотком. Глаза его выпучились, и он поспешно зашарил вокруг в поисках воды, но тут заменявший дверное полотно брезент откинулся в сторону, образовав треугольный проем, и в этом проеме появился незнакомый человек.
38 
