* * *
Выйдя от Пигулевского и поймав такси, Илларион подумал, что разумнее всего сейчас было бы позвонить Сорокину. Говоря по совести, дело зашло уже так далеко, что вмешательство милиции стало по-настоящему необходимым. «В самом деле, — подумал Забродов, — к чему мне лишние шишки на лбу? Пускай Сорокин твердой рукой берет бразды и правит дальше по своему усмотрению неторопливо, планомерно, в строгом соответствии с законом, неумолимо и, как говорится, на всю катушку. Пусть он упечет эту сволочь по всем правилам искусства. Пусть он сделает это так, чтобы комар носа не подточил, чтобы все улики были налицо и чтобы арестованному не на что было пожаловаться. Пусть…»
Илларион схватился за карман и вспомнил, что мобильник остался в машине. «Ну и что, — подумал он. — Вернуться на минутку к Пигулевскому и позвонить от него. Старик все поймет и, если я попрошу его ненадолго выйти, даст мне возможность сделать этот звонок без свидетелей. Сорокин не дурак, ему хватит минуты, чтобы во всем разобраться и принять правильное решение. Он будет мне благодарен за то, что я нашел этого мерзавца и не поставил его, милицейского полковника Сорокина, в дурацкое положение, собственноручно доведя это дело до конца. Ведь после меня, боюсь, допрашивать будет некого, а Сорокину опять придется спасать мою задницу от обвинения в непредумышленном убийстве. Да, Сорокин наверняка выразит мне свою горячую признательность. Но…»
Такси тем временем причалило к тротуару. Водитель, перегнувшись через пассажирское сиденье, выжидательно смотрел на Иллариона через открытое окно. «Но, — мысленно сказал себе Илларион. — Вот именно — но! В смысле, тпру. Не надо гнать лошадей. Сорокин будет благодарен, это верно. А я? А родственники тех, кто погиб? Да и сам Сорокин, если разобраться, тоже… Поймать эту тварь только для того, чтобы его признали невменяемым? А что если он уже успел уничтожить все улики? Вряд ли суд признает его виновным, основываясь только на расплывчатых показаниях Тюхи».
«И потом, — подумал он, — кто я такой? Я — пенсионер, не первой молодости человек. Не так уж много мне осталось, если разобраться. Пришло время потакать своим желаниям и капризам, пока еще есть силы получать от этого удовольствие. Имею я Право на каприз? Имею, — ответил он себе. Заслужил, черт побери. В крайнем случае, буду капризничать в тюрьме. Там тоже люди как-то живут, проживу и я».
Он плюхнулся на сиденье рядом с шофером и назвал адрес. Машина сорвалась с места.
— Скажите, — спросил через некоторое время Забродов, — вы верите в карму?
— Чего только на свете не бывает, — подумав, осторожно откликнулся водитель.
— Знаете, если она действительно существует, то мне в моем следующем воплощении мало не покажется, — пожаловался Илларион.
— Все под богом ходим, — все так же расплывчато ответил таксист. Что, обидели кого-нибудь?
— Собираюсь, — сказал Забродов и замолчал. В молчании они добрались до места. Илларион расплатился и вышел в теплый июньский вечер, золотой от лучей заходящего солнца. В ущельях между бетонными пластинами домов уже залегли глубокие синие тени, с каждой минутой делавшиеся все гуще. Небо на западе горело, как расплавленный металл, и оранжевые отблески этого пламени отражались в окнах верхних этажей. Из-за этого казалось, будто половина микрорайона охвачена пожаром. Мимо Иллариона, петляя, как преследуемый вражескими истребителями бомбардировщик, с сердитым — гулом пронесся крупный жук. На крутом вираже он не справился с управлением, с отчетливым щелчком ударился о фонарный столб и свалился на асфальт, беспомощно перебирая в воздухе лапками.
Такси укатило, на прощание обдав Забродова облаком гнусной вони из выхлопной трубы. Бывший инструктор спецназа чихнул и немного подышал ртом, очищая легкие. После этого он вынул сигареты и закурил. Воздух был наполнен вечерними ароматами, но Иллариону он показался отравленным. Над микрорайоном по-прежнему нависала смутная злобная тень, и Забродов чувствовал себя так, словно за ним сквозь занавески наблюдало множество горящих первобытной злобой глаз.
Он попытался отогнать посторонние мысли. Темная аура, сектанты-сатанисты, якобы гнездившиеся некогда в здешних местах, — все это было сущей чепухой. «Впрочем, — подумал Илларион, — возможно, не такая уж это чепуха. Просто все это не меняет дела. Есть такие двуногие прямоходящие, к которым неприменимы законы цивилизованного общества.