30 
Отступать, однако, было поздно, и Анна Александровна храбро шагнула вперед, проигнорировав, разумеется, протянутую хозяином руку.
— Я по объявлению, — повторила она, не зная, с чего начать разговор.
— Я вижу, — сказал хозяин. — Да вы не волнуйтесь так, пожалуйста. Проходите в дом. Не станем же мы с вами беседовать на лестничной площадке!
«С чего это вы взяли, что я волнуюсь? — хотела спросить Анна Александровна. — И почему бы нам с вами не побеседовать на лестничной площадке?» Но полные холодного сарказма слова застыли у нее на губах. Конечно же, хозяин был прав: она таки волновалась, и лестничная площадка была не самым удобным местом для разговора — если, конечно, Анна Александровна действительно хотела о чем-то поговорить. «А ну перестань быть дурой», — мысленно прикрикнула она на себя и пошла к раскрытой двери квартиры, со стыдом ощущая противную слабость в коленях.
Створки лифта сошлись у нее за спиной с мягким стуком, и Анне Александровне стоило огромных усилий не подскочить до потолка от этого неожиданного звука. Хозяин стоял у дверей и с улыбкой совершал руками некие приглашающие жесты. Теперь Анна Александровна поняла, чем был вызван тот странный и неприятный дефект речи, который послышался ей в голосе хозяина. Причиной тому был длинный и извилистый, явно не правильно сросшийся шрам, который пересекал левую щеку стоявшего перед ней мужчины от брови до подбородка. Верхний его конец прятался под большими темными очками в массивной оправе, а нижний скрывался в довольно опрятной, местами тронутой сединой бороде. Шрам заметно оттягивал кверху уголок рта и наверняка мешал хозяину не только разговаривать, но и вообще двигать мышцами щеки. Он был рельефным, бугристым, как миниатюрная модель горного хребта, и выделялся на бледной незагорелой коже неприятным розовато-фиолетовым пятном. Зрелище было отталкивающее и в то же время притягательное, и Анна Александровна с некоторым трудом заставила себя отвести от него глаза. Раньше она даже не подозревала, что способна, забыв о вежливости, пялиться на чье-то физическое уродство, как одуревшая от сенсорного голодания торговка семечками с местечкового рынка. Вспыхнувшее в ней смущение пополам с легким чувством вины было абсолютно неуместным, и Анна Александровна, сердито поджав губы, шагнула в темноватую прихожую.
Хозяин вошел следом и запер дверь. Анна Александровна снова вздрогнула — впрочем, незаметно, внутри собственной кожи. Ей вдруг почудилось, что захлопнувшаяся дверь квартиры навсегда отрезала ее от внешнего мира. Она заметила, что дверь обита изнутри непривычно толстым слоем какого-то звукоизолирующего материала, поверх которого красовалась блестящая ярко-красная кожа — похоже, натуральная.
Обстановка прихожей была под стать двери — сплошные ковры, портьеры, тяжелые драпировки, выдержанные в мрачноватых багровых тонах и призванные, как показалось Сиваковой, не столько украшать интерьер, сколько заглушать звуки. Тяжелые литые бра — не то бронзовые, не то декорированные под бронзу — висели по бокам большого овального зеркала в массивной резной раме. Лампочки, прикрытые шарами матового стекла, то ли были совсем слабенькими, то ли горели вполнакала — во всяком случае, света они давали маловато. Хозяин запустил руку куда-то в недра винно-красной бархатной драпировки и что-то такое сделал, отчего лампы засияли ярче.
Анна Александровна увидела свое отражение в зеркале и опять, в который уже раз, вздрогнула, когда хозяин совершенно неслышно возник у нее за спиной. Роста он был среднего, сложен очень даже неплохо — видимо, привык следить за собой. Довольно длинные русые с проседью волосы тщательно расчесаны на прямой пробор, борода и усы аккуратно подстрижены… Остальное скрывалось под темными очками и просторным махровым халатом в неуместную красно-белую полоску. Снизу из-под халата торчали ноги в спортивных шароварах и мягких шлепанцах, в вырезе виднелась голая незагорелая грудь. На этой груди Анна Александровна заметила две цепочки — простенькую золотую с небольшим, похожим на маленькую монетку, тоже золотым амулетом и еще одну — гораздо более массивную, не то серебряную, не то просто стальную, на которой болталась черненая подвеска в виде человеческого черепа. «Мещанство какое! — подумала она с отвращением. — Если это людоед, то какой-то очень уж неосторожный. Впрочем, чудить никому не возбраняется и за ношение безвкусных украшений у нас, слава богу, больше не сажают. Зато какая маскировка! Кто станет обращать внимание на дурака? А выглядит он полным дураком, да еще и с голубоватым оттенком вдобавок…»
30 
