42 
В конце концов он вернулся на берег, подобрал в кустах брошенный кем-то здоровенный и кривой березовый кол и двинулся на Гришку, мысленно доводя себя до яростного исступления. В принципе, сделать это было нетрудно: мало того, что этот вырожденец жрал человечину, так у него еще и хватило наглости рычать на собственного хозяина!
Будь на месте Самохвалова кто-то другой, ему бы наверняка не поздоровилось. Но, увидев приближающегося с огромной дубиной в руках хозяина и безошибочно уловив исходившие от него волны ярости, Гришка сплоховал. Поджав обрубок хвоста и трусливо отвернув в сторону перемазанную морду, поднимая водопады брызг, огромный пес пустился наутек.
В тот же вечер бледный от пережитого потрясения Самохвалов, нацепив на Гришку стальной намордник и ошейник с обращенными внутрь шипами, сдал своего пса приехавшим по его вызову собачникам, а микрорайон получил новую пищу для сплетен и пересудов.
Двадцатого мая сантехник Петр Андреевич Крылов спустился в теплоузел, чтобы там, в тишине и уюте, употребить бутылочку вина, перепавшую ему в одной из квартир в качестве гонорара за ремонт подтекающего сифона в ванной. До теплоузла он так и не добрался, потому что, спустившись в подвал, чуть было не наступил на распростертое на земляном полу зверски изуродованное тельце одиннадцатилетней девочки. Хуже всего было то, что девочка была знакома Крылову: она жила в соседнем подъезде и иногда играла вместе с его сыном Петькой. Звали ее, кажется, Леной, а вот фамилии новой жертвы местного людоеда Петр Андреевич не знал.
Бутылка выпала из разом онемевших пальцев и с глухим треском разбилась о выступавший из сырого земляного пола обломок бетона. Дешевое вино брызнуло во все стороны и стало впитываться в землю, по дороге смешиваясь с кровью. Но Петр Андреевич не обратил на это внимания: пятясь, спотыкаясь и едва не свалившись со ступенек, он бросился прочь из подвала.
Двадцать четвертого мая не вернулся с дискотеки пятнадцатилетний Олег Грязнов. Его аккуратнейшим образом отделенную от тела голову на следующее утро обнаружили в мусорной урне, все остальное бесследно исчезло. Местное отделение милиции буквально осаждали разгневанные жители, среди которых было очень много матерей и отцов, не хотевших, чтобы их дети превратились в чей-то ужин. Сотрудники милиции, проходя по улицам, прятали глаза обстановка складывалась такая, что даже самые толстокожие из них начали ощущать некоторую неловкость.
В тот же день полковника Сорокина вызвали наверх и после непродолжительной беседы открытым текстом пообещали „семь шкур с него спустить и голым в Африку пустить“. Полковник, который за время своей работы в правоохранительных органах наслушался таких обещаний более чем достаточно, довольно дерзко ответил, что такая крутая мера вряд ли будет способствовать скорейшему раскрытию преступления. Ему посоветовали не умничать, а лучше браться за работу, с чем полковник и был отпущен восвояси.
Вернувшись к себе, полковник собрал срочное совещание, на котором его подчиненные в полной мере испытали на себе то, что сам он недавно испытывал в кабинете у начальства. Меча во все стороны громы и молнии, Сорокин отлично понимал, что впустую тратит время и нервные клетки: все, что можно было предпринять, было сделано. Участковые и оперативники не знали покоя; район, в котором совершались преступления, денно и нощно патрулировался всеми силами, которые можно было бросить на это дело; ежедневно в местное отделение милиции доставлялись десятки подозрительных типов, которые при ближайшем рассмотрении неизменно оказывались не теми, кто был нужен сыщикам. Десятки оперативников сутками томились в засадах, в результате чего были взяты с поличным четверо квартирных воров и веселая компания гастролеров из Казани, промышлявших в столице вульгарным гоп-стопом и знать не знавших, в какое осиное гнездо занесла их нелегкая; количество квартирных краж, преступлений на бытовой почве, пьяных дебошей и хулиганских выходок в районе в период с марта по май волшебным образом снизилось на семьдесят пять процентов по сравнению с таким же периодом прошлого года. Разумеется, никаким колдовством здесь даже не пахло: просто переодетых в штатское сотрудников милиции в микрорайоне стало едва ли не больше, чем жителей. Кто-то из столичных щелкоперов, безумно раздражавших Сорокина своей привычкой лезть без мыла во все дырки, назвал то, что происходило в микрорайоне, террором. Несмотря на раздражение, Сорокин вынужден был признать, что журналист прав: население микрорайона было в самом буквальном смысле терроризировано проделками маньяка, которые раз от раза становились все более изуверскими. Мерзавец словно развлекался, водя за нос милицию и попутно удовлетворяя свой аппетит.
42 
