— Да, с ней можно было делиться планами: она никогда не была болтлива. Впрочем, тогда она искренне желала мне удачи.
— Но все-таки немного завидовала?
— Ну как же без этого! Правда, завидовала она как бы не для себя: она переживала, что ее Костенька, достойный лучшей участи, по ее мнению, погибает в глуши.
— А потом?
— Потом я вышла замуж и уехала в Германию. А когда Каменевы выехали и оказались в Мюнхене, мы, естественно, встретились и возобновили старое знакомство.
— И это все?
— А чего вы еще ждете? — Она пожала плечами.
Обе замолчали и молчали очень долго. Апраксина остановила магнитофон и встала. Ада фон Кёнигзедлер вскочила за ней.
— Ну, я могу откланяться?
— О нет! Скажите мне… какую марку пива вы предпочитаете в это время суток?
— Послушайте, чего вы от меня хотите?
— Я хочу вразумительного объяснения ваших связей с Натальей в то время, когда она жила в Ленинграде, а вы уже были в Мюнхене.
— Кто вам сказал, что между нами была какая-то связь? Мириам Фишман или кто-то из ее девочек?
— Ну, не такие уж они все «девочки»! Нет, я сама догадалась, что вы поддерживали связь и в Мюнхене встретились не случайно. А вот зачем и почему — это вы мне сейчас и расскажете во всех подробностях за кружечкой пива у Китайской башни.
Ада постояла, нервно постукивая туфелькой по гравию дорожки, а потом сказала:
— Давайте обойдемся без пива…
— В таком случае — прошу садиться! — И Апраксина снова включила магнитофон.
— Черт с вами, слушайте! Дело было так. Наталья попросила Анну Юрикову узнать мой мюнхенский телефон — просто найти его в телефонной книге: она знала, что я теперь фон Кёнигзедлер. Телефон она получила и позвонила мне. Вот так мы возобновили наше знакомство!
— Меня интересует его деловая часть.
— Так это все-таки Фишман…
— Неважно. Итак?
Ада в который раз поглядела на часы; она побледнела от напряжения, и пятна искусственного румянца на ее щеках стали выглядеть неестественно ярко.
— Она попросила прислать ей кое-что из вещей и заплатила за них моей матери в рублях — переслала перевод в Киев. У меня осталась на Украине мать: сюда я не могу ее забрать, пока окончательно не устрою свои личные дела. Потом от Натальи пришло письмо, отправленное на Западе каким-то туристом, и в нем она сделала мне деловое предложение.
— Какое?
— Некое. Разве это имеет значение? Натальи уже нет, а наши деловые отношения давно прекратились.
— Не беспокойтесь, рассказывайте: на таможенную полицию я не работаю, и мы все сказанное вами заметем под ковер.
— Ну да, а в случае чего вы меня в этот самый ковер закатаете и сдадите!
— В данный момент меня интересует только убийство Натальи Каменевой.
— Так это было все-таки убийство?
— Скорее всего так.
— О! Тогда уж я лучше и вправду все вам расскажу. Наталья передавала мне с иностранными туристами, а иногда даже с работниками иностранных посольств, разные ценности — иконы, церковную утварь, ценные книги и антиквариат. Я это продавала здесь, а часть ее выручки клала на счет Натальи в Коммерческом банке. Кроме того, она из своих денег ежемесячно переводила по двести рублей моей матери, что меня очень устраивало. Я же вносила двести марок на ее германский счет.
— Неплохой курс обмена!
— Потом он, конечно, изменился, и за марку стали давать десять рублей: Наталья была очень недовольна, когда я потребовала изменения нашего договора и стала за сто рублей давать ей только двадцать пять марок.
— И это недурной курс! А какой процент вы брали за продажу контрабанды?
— Ну что уж вы так резко — сразу и контрабанда!
— Кошку я называю кошкой, а контрабанду — контрабандой.
— Я брала половину.
— Тоже неплохо! И сколько же денег скопилось на счету Каменевых к моменту их выезда из Советского Союза?
— Около восьмидесяти тысяч марок.
— Достаточная сумма для начинающих иммигрантов. Картины своего мужа Наталья тоже переправляла на Запад?
— Да. Но это уже шло не через меня, а через Юрикову, тут я не в курсе. Каменев отсылал свои картинки прямо с мольберта, чуть только они просыхали, а Юрикова как-то ухитрялась продавать его мазню.
— Бы разве разбираетесь в искусстве, что так строго его судите?
— Нет, но я разбираюсь в коммерции. Как-то Наталья попыталась продать пару его картин через меня, и я убедилась, что серьезные галеристы им не интересуются, ну я и предоставила это целиком Юриковой.