— Чаплицкому?!
Лена смотрела прямо перед собой. На виске ее, под прядкой волос, выбившихся из-под пучка, пульсировала нежная голубая жилка.
Шестакова залила волна гнева и возмущения.
— Лена! Лена! Он здесь? — кричал он. — Чаплицкий в Архангельске?!
Лена молчала. Из глаз ее выкатились две слезинки, потом побежали другие, быстрее, все быстрее, заливая лицо. Тело ее сотрясалось от страшного внутреннего напряжения в молчаливой истерике.
Шестаков смотрел на нее в задумчивости и вдруг растерянно вымолвил:
— Значит, ты с самого начала знала, что он здесь?..
Он поразился собственной мысли. Кровь молотом застучала в висках, и он в отчаянии ударил себя кулаком по голове:
— Ах, я болван! Ведь он бывал здесь! Он ночевал у тебя, пока мы искали его по всему городу!.. Ты все время дурачила меня!..
— Неправда! — взорвалась Лена пронзительным криком. — Коля, это неправда! Он был здесь один-единственный раз! Полчаса!..
Шестаков сверлил ее гневным недоверчивым взглядом.
Лена говорила, и голос ее рвался от волнения и искренности:
— Коля, я ведь не умею врать… Но пойми — я и предавать не умею!.. Никого… Никогда… Я никого не дурачила!
Шестаков не отводил от нее тяжелого взгляда.
И Лена сказала тихо:
— Я никого не дурачила. Я одурачила себя… Я устала от вас… Белые! Красные!.. Все ненавидят друг друга… Как звери, охотятся друг на друга… Я не революционерка… И не белогвардейка!.. — и закончила почти шепотом: — Я хочу покоя…
— Ты хочешь покоя? — с яростью повторил Шестаков. — А я — не хочу покоя? А все эти истерзанные голодные люди — не хотят покоя?..
Лена не отвечала, и Шестаков продолжал беспощадно:
— Те, кого здесь твой Чаплицкий мучил, порол и вешал, они — не хотели покоя?! Ты спасла жизнь убийце… Душегубу…
Он встал и неуверенно, слепо, ударившись плечом о дверной косяк, вышел из комнаты.
Лена упала на кровать.
Плакала горько, обессиленно, как маленькая обиженная девочка.
На следующий день приступили к подъему угля с затопленных белогвардейцами кораблей.
С первого же спуска работа пошла полным ходом — все были расставлены по своим местам, заранее было подготовлено все снаряжение.
Матрос первой статьи Федор Гарковец, прошедший водолазную школу на Балтике еще в пятнадцатом году, спустился под воду первым. За ним последовали товарищи.
Они медленно прошли вдоль высокого борта морского судна, покоившегося на дне. Водоросли уже опутали его, к обшивке пристали ракушки. Над клюзом виднелись медные буквы: «АЛЬБАТРОСЪ»…
…А наверху, на легкой волне, покачивался водолазный бот. Невдалеке виднелся еще один, за ним — третий, рядом — застопоренные буксиры, баржи.
На палубах ботов царила рабочая водолазная обстановка: мерно пыхтели воздушные помпы, дежурные матросы под присмотром Шестакова потравливали шланги…
…Федор Гарковец, а за ним и остальные водолазы поднялись на палубу «Альбатроса», потом обследовали внутренние помещения, наконец спустились в кочегарку судна…
В кочегарке расположились цепью, пользуясь слабым освещением, проникавшим через воздушный люк. И принялись за работу.
Федор стал около бункера. По очереди со своим земляком Иваном Зирковенко он нагребал совковой лопатой уголь из бункера в корзину, плетенную из прутьев. Потом они плавно волокли ее, отмахиваясь от какой-то слишком любознательной рыбы, к металлическому сварному коробу, поставленному около загрузочной шахты.
Осторожно высыпали — а вернее сказать, выливали — черную густую массу в ящик, отчего, вода вокруг на несколько секунд становилась непроглядно-черной, дергали сигнальный фал…
А на поверхности ошвартовались буксир и баржа.
К стреле грузового крана подтянулся, вынырнув из воды, короб с углем. Кран повернулся, навесил короб над баржей, дежурный такелажник опрокинул его над трюмом.
Сыплется уголь, льется черная вода…
Работает лебедка на водолазном боте, наматывает на вал бесконечный трос, и вот из воды показались один за другим матросы в легких водолазных костюмах — с фантастическими шлемами и толстенными свинцовыми подошвами.
На ботах, не дожидаясь, пока освободятся от шлемов поднятые водолазы, готовились к спуску следующие. А водолазы, отработавшие вахту, сняв с помощью товарищей шлемы и тяжелые ботинки, без сил валились на матрасы.