36 
Он поднялся на высокое крыльцо, фланкированное двумя бетонными вазами, в которых желтели поздние осенние цветы. Все нижние окна в здании закрывали толстые решетки, во втором этаже повсюду серебрились планки жалюзи. Место, где сидит самый главный человек в этом здании, можно было определить безошибочно. Если в других окнах стояли простые деревянные рамы, хоть и аккуратно покрашенные белой краской, то в трех угловых проемах белели пластиковые рамы стеклопакетов, а на стене серебрился выносной кондиционер.
«Куда же они психов подевали?» – осмотрелся Грязнов, стоя на крыльце.
Обычно в такое время здесь, в парке, прогуливались больные, чьими руками поддерживалась здешняя красота в виде газонов, подстриженных живых изгородей, клумб, на которых до самой поздней осени не переводились цветы.
Сумасшедший дом – это как армия: можно найти специалиста в любой области, от художника до укладчика асфальта.
«Может, проверку какую ждут? Нет, тогда бы, наоборот, всех выпустили.»
Валерий Грязнов потянул на себя тяжелую филенчатую дверь. Та открылась абсолютно бесшумно. У самого входа за письменным столом сидел санитар в белом халате, его плечи были чуть уже, чем широченная крышка стола.
Мрачное лицо охранника-санитара просияло, лишь только он узнал Грязнова.
– Вас ждут.
– Знаю, – и Валерий быстро взбежал по лестнице на второй этаж.
В административном корпусе совсем не пахло лекарствами, воздух был чистым, словно утром на берегу реки.
Мягкая ковровая дорожка глушила шаги.
Грязнов остановился у двери с начищенной медной табличкой, на которой было выгравировано: «Главный врач Хазаров Марат Иванович».
Чисто машинально – так, как это делают многие, прежде чем войти к начальству, Грязнов пригладил волосы, одернул пальто и зашел в приемную. Дверь в кабинет главного врача оказалась открытой, и Марат Иванович, грузный мужчина лет шестидесяти, с пышной седой шевелюрой, поднялся навстречу гостю из мягкого кожаного кресла.
– А, Валерий! Заждался я тебя. Мне Катя уже сказала.
– Здравствуйте, Марат Иванович! – Грязнов выговорил имя и отчество отчетливо. Он знал, людям всегда нравится, когда их имя произносят не скороговоркой, а внятно и с чувством.
– Садись, Валерий, закуривай.
Курить в своем кабинете Хазаров позволял далеко не каждому и далеко не всегда. Среди счастливцев, ради которых он делал исключение, был Грязнов и еще пара человек, от которых зависело его благополучие.
У некурящего Марата Ивановича нашлись и сигареты.
– Бери, это не какая-нибудь молдавская подделка, а самые настоящие американские.
Грязнов прикинул в уме, что Хазаров достаточно давно вернулся из Штатов, куда ездил на международный симпозиум, полгода тому назад.
«Не очень-то он щедр, – подумал Валерий, – если полгода угощает посетителей привезенным блоком сигарет.»
Дым тонкой струйкой потянулся к потолку, на Грязнова волнами накатывал свежий воздух, выбрасываемый в кабинет кондиционером.
– Катя… Катя… – задумчиво проговорил Грязнов.
– Что-нибудь не так? – насторожился Хазаров.
– Не нравится она мне в последнее время.
– Не нравится, так с другими трахайся, – коротко рассмеялся Марат Иванович, вращая в пальцах начатую пачку сигарет.
– С кем трахаться, я найду, не проблема.
– Конечно, были бы деньги, – вставил Хазаров. – Она что, работу свою не делает?
– Нет, отчего же, все выполнила в лучшем виде, но без особого желания.
– Ах, вот что тебя беспокоит! – Хазаров откинулся на спинку кресла и посмотрел в глаза Грязнову. – А тебя разве не беспокоит то, чем мы занимаемся? Тебе что, ночью кошмары не снятся?
– Нет.
– Ты кому-нибудь другому ври, – чуть криво улыбнулся главный врач психлечебницы, – психиатру врать нельзя, уж я-то знаю, что у тебя в черепушке творится.
Ничего не боятся только дураки, Валера. А совесть – она даже маньяков-убийц мучит, а мы с тобой нормальные люди без комплексов.
– Я не о нас, а о Кате говорю.
– Что ж, женщине позволительна слабость. А я-то думаю, – Хазаров провел тыльной стороной ладони по идеально выбритой щеке, – пришла ко мне Катя, глаза покрасневшие, небось не одну ночь плакала. Ты ее понять должен, не каждый мужчина выдержит то, чем она занимается. А ты небось вместо того, чтобы утешить ее, успокоить, пугать начал? Последнее это дело – женщин пугать.
– По-моему, она все бросить решила, – жестко сказал Грязнов.
36 
