47 
Грязнов вышел первым и распорядился:
– Несите!
Бесчувственного Конопацкого, уложенного на носилки, подхватили двое санитаров и, стуча жесткими подошвами ботинок, стали спускаться по узкой лестнице в подвал.
Грязные, сырые стены, липкие поручни. Грязнов брезгливо посматривал по сторонам, боясь испачкаться.
Он остановился у огромной железной двери с полуметровым маховиком запора, такие обычно стоят в крупных бомбоубежищах. Заскрежетали ригели, выходящие из пазов, и Грязнов с трудом открыл дверь. За ней открывался другой мир.
Куда подевались сырость, плесень, облезлая краска?
Все здесь сияло чистотой и стерильностью. Облицованные белой кафельной плиткой стены, подшитый пластиком потолок, яркие галогенные лампочки.
У стены стояла каталка, на нее санитары положили носилки и покатили ее перед собой по длинному гулкому коридору. Ни на одной из дверей подземного госпиталя не было надписей.
– Сюда, – скомандовал Грязнов, распахнув широкую двухстворчатую дверь.
Каталка на резиновом ходу беззвучно скатилась по пандусу и замерла среди сияющих нержавейкой медицинских столов.
– Разденьте его, да привяжите покрепче, – скомандовал Грязнов.
Санитары принялись раздевать бесчувственного Конопацкого.
Когда Марат Иванович Хазаров вошел в комнату подземного госпиталя, то Грязнов уже успел снять пальто, повесить его в коридоре и облачиться в белый халат. Виталий Конопацкий лежал на специальном широком столе, застланном белоснежной простыней, его руки и ноги стягивали толстые кожаные ремни. Чтобы они не впивались в тело, под них положили толстые матерчатые салфетки.
Хазаров постоял возле стола, затем приподнял Конопацкому веко, заглянул в зрачок, прощупал пульс, резко обернулся к Грязнову.
– Что с ним? Почему до сих пор не приходит в себя?
Головой, что ли, сильно ударился? – он, не прикасаясь пальцами, показал на грязную ссадину на лбу.
– Нет, – неохотно ответил Грязнов, – здоровый, бугай, оказался, ему электрошокера мало оказалось, пришлось полтора кубика морфия вкатать.
– Снова, – прошипел Хазаров, – сколько раз я тебе говорил, наркотиками и медицинскими препаратами не пользоваться!
– Пришлось, – развел руками Грязнов, – он уже в машине очухался, еще отъехать не успели, шум поднял бы, крик.
– А теперь ждать придется, когда наркотик из организма выйдет, Шнайдер будет недоволен.
– Кто ему скажет? – усмехнулся Грязнов.
– Ты, костолом долбаный, – зло произнес Хазаров (санитары сделали вид, что не слушают, как ругаются их хозяева), – ты бы ему еще и череп проломил! Аккуратно надо, товар-то нежный.
– Я его по почкам не бил, – коротко засмеялся Валерий Грязнов, – и халат надел, как положено.
– Ладно, чего уж там, случилось так случилось, все равно три дня еще ждать придется, пока Шнайдера приготовим.
Хазаров сам проверил, надежно ли привязан к столу донор и остался доволен.
– Вы, ребятки, подежурьте тут, а когда очнется, меня позовете.
– Что делать, если кричать начнет? – поинтересовался один из санитаров.
– Кляп в рот затолкайте. Только смотрите, никаких пластырей не клеить!
– Хорошо, сделаем.
– Пошли, Валера, Шнайдеру хорошую новость сообщим. Считай, деньги у нас уже в кармане.
* * *
Конопацкий приходил в себя постепенно. Сначала к нему вернулся только слух, затем вкус и только потом зрение. Он увидел над собой ровную белую плоскость потолка, ему показалось, что его до сих пор качает, как это было в машине.
Виталик даже не сразу смог вспомнить собственное имя, а затем к нему постепенно возвращалась память. Он вспомнил, как упал в подземном переходе, вспомнил, что был вместе с Грязновым.
– А-а-а…
Попробовал пошевелиться. И лишь только понял, что не может поднять руки, ощутил толстые кожаные ремни, оплетающие запястья.
– Смотри-ка, проснулся, – услышал он неприятный низкий голос и насколько мог запрокинул голову, чтобы увидеть говорившего.
Тут же узнал одного из санитаров, которые грузили его на носилки неподалеку от входа в метро.
– А ты-то чего радуешься? – сказал второй санитар. – Лежал тихо, спокойнее было. Позвони доктору.
Вроде бы все сходилось. Конопацкий почувствовал себя плохо, упал, ударился головой, его подобрала «Скорая помощь», и теперь он в больнице. В этом Виталия убеждала обстановка и белые халаты санитаров. Да и фраза насчет доктора.
47 
