60 
— Что ж она, сочувствует его взглядам? — спросила Валентина.
— Не знаю. Скорее всего, она просто хорошая мать, а он этим пользуется, сам того не замечая.
Лариса пожала плечами:
— Теперь мне это все равно, я имею сына, а больше мне никого не надо. Вот из него постараюсь вырастить такого мужчину, какого я себе представляю. И пусть мне потом моя невестка ручки целует! Представляете, я уже ненавижу эту стерву.
— Кого?
— Мою будущую невестку, которая отнимет у меня сына.
Женщины посмеялись над Ларисиной ревностью, а потом рассказывать стала Зина.
История вторая,
рассказанная бичихой Зиной. Если читатель помнит, то ее женская судьба началась именно с насилия и, как выяснится из ее рассказа, продолжалась она под постоянной угрозой того же насилия. Но именно Зина свой рассказ посвятила насилию, совершенному мужчинами над мужчиной
Я, девоньки, долго морочить вас не буду, свои обиды на мужиков пересказывать, все не перескажешь. Я уж и сама не упомню, когда они со мной насильничали, а когда я сама давала, чтобы насилия не сотворили — все спокойней. В тюрьме — было, на этапах — было, а покуда я бичевала, так и недели без того не проходило, чтобы кто из бичей не полез ко мне по пьянке погреться. Да в нашей жизни это ни за грех, ни за страх не считается. У меня за себя давно все обиды прошли, я затоптанная. Судьба моя гнутая-перегнутая, что пружина часовая, ее х… не перешибешь!
А вот жалко мне девчоночек, что в чистоте и в невинности терпят. Но я вам другое расскажу, как однажды я и мужика пожалела. Не совсем мужика, мальчишку еще, а все же один из мужеского полу за всех вас расплатился сполна. Слушайте.
Было это на Вологодской пересылке, в тюрьме то есть. Держали там в камерах всех баб безразрядно: одни идут на зону, других еще только что замели и следствие только начинается. Девочки-малолетки и старые зэчки, что по шестой-восьмой ходке идут, все в одной камере. Друг от друга вшей и жизненного опыта набираются. То же и у мужиков в ихних камерах. Одно слово — пересылка!
Сидела с нами здоровущая наглая баба, директор мясокомбината. При харчах работала, ну и заворовалась выше меры. Перед нами она нос задирала: «Вы шелупонь, нищета подорожная! По мелочам живете, по мелочам крадете! Меня муж смолоду учил: красть надо только миллион, любить только королеву. Я и жила по-королевски. А отсижу, сколько понадобится, выйду и опять все по-старому пойдет». Женщины ей говорят: «Так ведь и загремишь по новой, Антонина?» А та смеется: «Ничего! Мы теперь с мужем и сыном осторожней будем действовать, наученные!» И муж, и сын тут же сидели, в этой же тюрьме и на одном этаже с нами. Переговаривались они на прогулках, записочки через баландеров друг другу пересылали. Спросили мы, сколько лет сыну, а она отвечает: «Девятнадцать. А что? Должен жизни учиться, чтоб потом не затоптали другие». И песенку еще запоет: все, мол, ништяк! Живем!
Веселая баба в камере клад, но у Антонины веселье уж больно злое было, все-то она других баб словами колола. Да и про всех людей, кроме сына и мужа, доброго слова ненароком не обронила.
Говорили мы про жизнь на зоне. Антонина и тут вперед всех выскакивала, хотя зоны еще и не нюхала: «Если в жизни все люди враги, то в лагере и подавно. На воле я по чужим ногам к хорошей жизни пробиралась, а на зоне по головам пройду на свободу! Я к начальству подъеду, кто помоложе — в любовники возьму, кто постарше — взяткой крупной свяжу».
Тут одна старая зэчка по кличке Маханя ей и говорит: «Рано ты, пташечка, голосок подаешь. Смотри, где-то сядешь? Тюрьма строптивых не любит, а любит осторожных».
И тюрьма осадила Антонину вскорости. Да, так осадила, что даже Маханя не пожалела.
Гнали через эту пересылку зэков-мужиков из Коми в Сибирь, на газопровод, что для немцев строить начали. Народ пришел бедовый, все большесрочники да «химики», одни бандиты, другие шантрапа. Тюрьма переполнилась и ходуном пошла. Что ни день, драка либо шум какой. В камеру, где сидел Антонинын сын, бросили их человек десять. И в первую же ночь они всем табором парня изнасиловали. Сначала он кричал, на помощь отца-мать звал. Антонина сперва в дверь стучала, надзирателя звала. А надзирателю что? Они в такие дела не лезут: коли они сунутся в камеру спасать, так их самих покалечить могут. Антонина аж головой о железную дверь колотилась — никто не подошел. Скоро в той камере и крики смолкли, в тишине все продолжалось. Антонина под дверь сползла, сидела в волосы вцепившись и выла. Час, другой воет, у нас уже терпежу не стало. И верите ли, вдруг мы видим, что волосы ее белеть стали прямо у нас на глазах.
60 
