64 
– Нет. Мы больше не станем об этом говорить. Глядя на то, как задрожал ее рот, и слушая мелодичный перезвон бокалов, на вдруг потерявшем устойчивость подносе, Юрий думал о том, что здесь действительно не время и не место для подобного разговора. Но он знал и другое: иного времени и места у него просто не будет. Стоит дать себе отсрочку на час, и все опять закружится в сумасшедшем водовороте опасливого счастья и отчаянного, изнуряющего душу вранья. “Да, – с горечью подумал он, – на Казанову я не тяну. Пожалуй, не стоило и пытаться…"
Лена хотела что-то сказать, но в это время ее сильно толкнули. Мимо них, сильно шатаясь и во всю глотку распевая: “Лучше лежать на дне, в синей прохладной мгле…”, промаршировало лицо некоренной национальности с огромным горбатым носом, шапкой кучерявых волос, окружавшей круглую аккуратную лысину на макушке, в очках с золоченой оправой и в строгом деловом костюме. Не переставая фальшиво петь, лицо вошло в реку по колено, взмахнуло руками, как ветряная мельница, по-бабьи взвизгнуло, ухнуло и с громким плеском погрузилось в воду. На берегу немедленно образовалась небольшая толпа заинтересованных зрителей, и Юрий с облегчением понял, что разговор окончен.
Алена с усилием взяла себя в руки и отошла в сторону. Юрий одним глотком осушил свой стакан, ввинтил его донышком в песок у ножки шезлонга, поднялся и тоже отошел в сторонку, присев прямо на землю. Незаконченный разговор оставил на дне души мутный осадок. Хотелось догнать Алену, как-то оправдаться, что-то объяснить, сгладить невольную и незаслуженную обиду… “Нет, – решил он. – Все вышло именно так, как нужно. Пусть ее последним воспоминанием обо мне будет обида. Она гордая, она не простит… И не надо. Постепенно пыль уляжется, и тогда она тоже поймет, что все было правильно. И хватит об этом, а то так и до психушки недалеко”.
От толпы болельщиков, пытавшихся посулами и угрозами выманить из воды барахтавшегося в метре от берега пловца, отделился представительный господин лет пятидесяти или пятидесяти пяти. У него было толстое холеное лицо с жирным подбородком и гладкими белыми щеками, обширная лоснящаяся лысина и выпирающее из-под короткой летней рубашки круглое, как глобус, волосатое брюхо, нависавшее над жилистыми узловатыми ногами. Свои брюки и ботинки он нес в руке.
Приблизившись к Юрию, он с кряхтением опустился на землю и принялся старательно обметать песок с босых ступней, поминутно теряя равновесие. Только теперь Юрий заметил, что его сосед изрядно пьян.
– Черт знает что, – ворчал тот, с брезгливой гримасой расправляя носки. – Каждый раз одно и то же… Хоть бы морду кому-нибудь набили. Одни и те же люди, одни и те же места.., тоска!
Говоря, он смотрел то на реку, то на свои носки, и Юрий решил, что можно не отвечать – собеседнику, похоже, было абсолютно безразлично, перед кем произносить свой монолог. Спустя секунду выяснилось, что он ошибся.
– Кстати, – сказал представительный господин, замерев в неудобной позе с наполовину натянутым на ногу носком, – что же это я говорю? Передо мной совершенно новое лицо, а я… Простите великодушно и позвольте представиться. – Он выпустил свой носок и сел прямо. – Аркадий Игнатьевич Самойлов, Георгиевский кавалер.
Юрий от неожиданности поперхнулся дымом и окинул Аркадия Игнатьевича удивленным взглядом. Меньше всего тот был похож на кадрового военного, принимавшего непосредственное участие в боевых операциях.
– Так вы военный? – осторожно спросил он.
– Я? Военный? Неужели похож? Надо бросать пить… Нет, молодой человек, я писатель. Член Союза и лауреат чего-то там такого… А вы, если не секрет, по какой части?
– По банковской, – после короткой заминки ответил Юрий. – Юрий Филатов, – спохватившись, представился он.
– Этого вы могли бы и не говорить, – возвращаясь к своему носку, заявил лауреат и Георгиевский кавалер. – Все равно через две минуты забуду к чертовой матери…
– М-да, – сказал Юрий, испытывая острое желание взять Георгиевского кавалера за холку и обмакнуть мордой сначала в воду, а потом в песок.
– Да вы не обижайтесь, юноша, – добродушно сказал лауреат. – На писателей нельзя обижаться. Говорить правду – наш горький удел.., наш тяжкий крест, если хотите. Что же делать, если правда порой неприглядна? А она, черт бы ее побрал, всегда неприглядна. Никогда не говорите правды, молодой человек, особенно друзьям и знакомым, я уж не говорю о жене… Вас никто не будет любить, и на каждом углу вас станут бить камнями…
64 
