74 
Это было ясно как день. Неясно было другое: каким образом чеченцы вышли на Зуева. Юрию казалось, что поблизости есть кое-кто, осведомленный в этом вопросе гораздо лучше, чем он сам.
– Ну? – сказал он, с наслаждением беря Копылова за грудки. – Сам расскажешь или тебе для начала что-нибудь сломать?
Копылов странно, как-то по-бабьи взвизгнул, вывернулся из захвата и выдернул из рукава монтировку.
– Не подходи, падло! – заверещал он. – Замочу! Урою! Не знаю ничего и знать не хочу! Бармалей, дай ему как следует, блин!
Бармалей вдруг вышел из задумчивости, бесцеремонно отодвинул Юрия локтем, в два огромных шага оказался рядом с Копыловым и легко, словно играючи, вывернул у него из руки монтировку. Тяжелый стальной прут с глухим стуком упал на асфальт.
– Ах ты, падаль! – прошипел Бармалей, мерно встряхивая Копылова. – Ты с кем снюхался, говноед? Ах ты, сучий потрох! Я думал, ты тогда случайно не рассчитал, а тебе жизнь человеческая – тьфу! За баксы людей продал! Говори, сука, как было дело, пока я из тебя душу не вытряс!
– Бармалей, братуха, да ты что, белены объелся? – бормотал Копылов, болтаясь в заскорузлых ручищах Бармалея, как тряпичная кукла. – Да чтобы я… Да как ты…
– Говори, паскуда, – продолжая трясти своего коллегу, прорычал Бармалей. – Говори, пока я не начал. Кто драку на стоянке затеял? Кто того частника до смерти монтировкой забил?
– Хрен ты что докажешь, – прохрипел придушенный Копылов, перед лицом новой опасности обретший второе дыхание. – Свидетелей.., нет.
– Когда я расскажу, как ты со “зверями” снюхался, свидетелей будет целый таксопарк, – пообещал Бармалей. – Не знаю, правда, доживешь ли ты после этого хотя бы до ареста. Боюсь, ментам мало что от тебя останется. Говори, гад, не доводи до греха!
Юрий трясущимися руками вставил в рот новую сигарету и принялся чиркать зажигалкой. Милиции, как всегда в подобных случаях, нигде не было, а люди, входившие и выходившие через стеклянные двери аэропорта, старательно отводили взгляды. В самом деле, подумал Юрий, на что тут смотреть? Очередная дикая сцена из московской жизни, на такое все уже насмотрелись до полного отвращения. Но Бармалей-то каков! Не прибил бы он его ненароком, а то мне ничего не достанется…
– Ты хоть по сторонам смотришь? – спросил вдруг Бармалей вполне нормальным голосом. При этом он ни на секунду не переставал трясти Копылова, и Юрий не сразу понял, что похожий на медведя таксист обращается к нему.
– Что?.. А, да, конечно. Все тихо, можешь продолжать. Только поаккуратнее, а то подохнет он у тебя и сказать ничего не успеет.
– Успеет, если поторопится, – снова переходя на звериный рык, успокоил его Бармалей.
– Погоди, – сдаваясь, прохрипел Копылов. – Кончай, задушишь… Все скажу как на духу. Только ты в парке, того.., языком.., не очень.
– Не боись, – рыкнул Бармалей, – мы люди грамотные, детективы читали! Ты у нас теперь сексот! Колись, Васяня, покуда тебя слушают. Считаю до трех, два уже было!
Получивший свободу Копылов с трудом удержал равновесие, немного похрипел, прочищая передавленную глотку, болезненно морщась, потер горло ладонью и начал говорить.
* * *
– Мочить, – в сотый, наверное, раз произнес круглоголовый, остриженный наголо мужик с восточным разрезом черных, как спелые сливы, глаз и с силой провел крепкой смуглой ладонью по коротенькому ежику темных волос. Его называли Басурманом, и Юрий вдруг припомнил, где они встречались: это был тот самый отчаянный тип, который во время свалки в Быково намеревался перестрелять своих оппонентов из охотничьего ружья. – Другого выхода нет. Профсоюз, шмофсоюз – это все детские игры. Плевать они хотели на наши резолюции. Мы им – резолюции, бумажки с печатями, а они нам – свинцовый боб в кишки.
Бармалей, нависавший над столом подобно черно-синей грозовой туче, с громким кряхтением взял бутылку, расплескал остатки водки по стаканам, посмотрел через бутылку на свет и с сожалением сунул ее под стол.
– На-ка вот, мочила, выпей, – проворчал он, пододвигая к Басурману стакан. – Говорят, от несварения помогает. Вот ты говоришь – мочить. Говоришь, и во рту у тебя не холодно. Если разговор у нас по делу, надо дело говорить, а ты – мочить… Языком брехать – не топором махать. В рыло, скажем, сунуть – это я могу, а чтобы насмерть… Нет, браток, тут я тебе не работник.
– Товарищ прав на все сто процентов, – сказал тезка царя Алексей Михайлович Романов, нервно поправляя свои притененные очки. – Только уголовщины нам и не хватало. Хотя я, наверное, неплохо смотрелся бы с каким-нибудь “узи” поперек моего брюха – в качестве курьеза, разумеется. Убивать, помимо всего прочего, надо уметь, а я этого не умею и учиться не хочу.
74 
