***
— Вы ему верите? — спросил Глеб.
Он курил, зажав сигарету в углу рта, и, щуря левый глаз от попадавшего в него дыма, неторопливо разбирал снайперскую винтовку. Увесистые вороненые железки с глухим стуком ложились на расстеленную на столе чистую тряпицу, здесь же стояла наготове жестяная масленка и лежал ворох ветоши, а за планками опущенных жалюзи текла по оконным стеклам дождевая вода и поблескивал мокрым асфальтом старый Арбат.
Неспешные, уверенные движения сильных рук Сиверова завораживали, и Федор Филиппович невольно ему позавидовал: Слепой обладал редким даром превращать любую, даже самую рутинную, процедуру в священнодействие. Сейчас, например, он просто разбирал винтовку, но, глядя на него, можно было подумать, что на свете нет более приятного дела, чем чистка оружия.
— Верят в церкви, — сказал Потапчук, с усилием отводя взгляд от его ловких пальцев.
— Тогда я спрошу по-другому. Вы ему доверяете?
— А доверяют на избирательном участке.
Глеб положил на стол затвор, извлеченный из ствольной коробки, поднял винтовку повыше и озабоченно заглянул в канал ствола.
— Есть такая народная примета, — сказал он, продолжая любоваться игрой света на спиралях нарезки. — Если генерал-майор Потапчук начинает разговаривать, как матерый чекист, значит, у него отвратительное настроение. Может, вам коньячку накапать для поднятия тонуса?
— Занимайся своим делом. Терпеть не могу коньяк с привкусом оружейного масла. Кстати, что это тебя потянуло на чистку оружия?
— Никуда меня не потянуло. Пришло время почистить винтовку, вот я и чищу. Кроме того, это здорово успокаивает.
— Это точно, — буркнул Федор Филиппович. — Ничто так не успокаивает, как винтовочная пуля.
Вдоволь наглядевшись в дуло «драгуновки», Глеб положил разобранную винтовку на стол и с любопытством посмотрел на генерала.
— Это афоризм, — заметил он. — Надо записать. Но я имел в виду совсем другое. Чистка оружия успокаивает, как и любой чисто механический процесс. Однако вы не ответили на мой вопрос, Федор Филиппович.
— А по-моему, ответил.
Щурясь сильнее прежнего, Глеб аккуратно, чтобы не испачкать губы смазкой, двумя пальцами вынул изо рта коротенький окурок, ткнул его в пепельницу и вооружился куском промасленной ветоши.
— Дождь, — сказал он, бросив короткий взгляд в сторону окна, и принялся протирать затвор, на котором и без того не было ни пятнышка. — Интересно, неужели это и вправду генератор туч работает? Вот бы посмотреть на него хоть одним глазком! Все-таки интересные времена настали, не находите?
— Знаешь, как звучит одно из самых крепких японских проклятий? — спросил Потапчук. — Чтоб ты жил в эпоху перемен!
Глеб коротко усмехнулся, положил затвор и вооружился шомполом. Больше он ничего не говорил, предоставив генералу самостоятельно справляться со своим дурным настроением. Федор Филиппович по достоинству оценил этот тактический ход, но еще немного помолчал — во-первых, чтобы Сиверов не зазнавался, а во-вторых, потому, что и в самом деле требовалась небольшая пауза, чтобы успокоиться.
— Ты хотя бы понимаешь, что на твой вопрос не может быть однозначного ответа? — произнес генерал наконец. — И оставь в покое эту винтовку, черт бы ее побрал! Куда ты торопишься? Ты что, уже во всем убедился? Все доказал? Кто дал тебе право решать, кого казнить, а кого миловать?
— Я просто чищу винтовку, — миролюбиво возразил Глеб. — Не шалю, никого не трогаю, починяю примус… В общем, ваша позиция мне ясна, Федор Филиппович. Становой вам не нравится, в глубине души вы готовы хоть сейчас отдать приказ о его ликвидации, но колеблетесь, потому что привыкли принимать решения не душой, а рассудком. А рассудок вам в данный момент ничего конкретного подсказать не может, потому что Становой умело запустил вам ежа под череп, заставил сомневаться…
— Спасибо, — сказал генерал, — Сколько я тебе должен?
— За что? — удивился Глеб.
— За сеанс психоанализа.
Сиверов рассмеялся.
— Если честно, он и меня заставил сомневаться, — признался он. — Личное обаяние — страшная сила, особенно в сочетании с умом.
Потапчук поморщился.
— При чем тут обаяние? Кем бы ни был Становой, в одном он прав: я не могу взять грех на душу и просто так, за здорово живешь, убить живого, ни в чем не повинного человека. Мы с тобой обязаны хорошенько все проверить, Глеб Петрович.