47 
— Чепуха, — отмахнулся Глеб. — Если у меня здесь и есть конкурент, так это ты.
— Вай! — с притворным испугом воскликнул Арчил. — Откуда знаешь, кто сказал? Сам заметил, да? Что делать будешь? Зарежешь? Вай, пропал Арчил, совсем пропал!
— Кончай художественную самодеятельность, сержант, — сердито сказал Глеб. — Одному в горах опасно. Пойдем вместе.
Гургенидзе перестал улыбаться и крепко взял Глеба за плечо.
— Скажи, командир, откуда на свете берется порядок? Что это такое — порядок? Это совсем просто, слушай! Кому положено работать — работает, кому положено отдыхать — отдыхает, и кругом полный порядок! А когда кто-то берется не за свое дело, тогда получается художественная самодеятельность. Опасно! Кому в горах опасно — мне? Слушай, вот ты у себя в Москве из дома в булочную выходишь, это опасно? А когда в ванную идешь — опасно? Ты у себя дома, какая может быть опасность? А я — у себя дома, понимаешь? Все, все, не спорь! Здесь я командир, мои приказы не обсуждаются. Иди к Ирине, корми, пои, песни пой, руки целуй, от меня привет передавай. Вечером вернусь, шашлык кушать будем!
Глеб понял, что спорить бесполезно. Понял он и то, о чем Гургенидзе умолчал из деликатности: там, наверху, под проливным дождем, отвыкший от скользких горных троп москвич мог оказаться для профессионального проводника не столько помощью, сколько обузой. У Сиверова было, что возразить по этому поводу, но он решил оставить возражения при себе: спор отнял бы слишком много времени, и в ходе этого спора ему пришлось бы познакомить Гургенидзе с некоторыми фактами своей биографии, о которых лучше было помалкивать. Поэтому он молча проводил Арчила до коновязи, посмотрел, как тот сноровисто седлает свежую лошадь, и только когда тот уже всунул в стремя носок ботинка, спросил:
— А оружие?
Гургенидзе посмотрел на него непонимающим взглядом, потом лицо его просветлело, он вынул ногу из стремени и убежал в инструментальную кладовую. Глеб посмотрел на хлипкий дощатый сарайчик, в котором скрылся Арчил, и озадаченно поскреб макушку: они что, хранят огнестрельное оружие в этой собачьей конуре? О, времена, о, нравы!
Вскоре грузин вернулся, неся на плече длинный брезентовый чехол, в котором глухо брякало какое-то железо. В этом чехле, пожалуй, мог бы без труда уместиться ручной пулемет, и даже не один, но, когда Арчил принялся укреплять чехол позади седла, Глеб увидел только деревянный черенок лопаты и плоский конец увесистого стального лома.
— Вот спасибо, командир, — приговаривал Гургенидзе, ловко затягивая узлы. — Ай, молодец, как вовремя напомнил! Что бы я там делал без инструментов?
— Так и поедешь без оружия? — почему-то чувствуя себя пристыженным, буркнул Сиверов. — А вдруг это диверсия?
Гургенидзе уже сидел в седле — сидел прямо, нарочито небрежно, с врожденным изяществом настоящего джигита.
— Какая диверсия? — усмехнулся он. — Прости, командир, но вы там, в Москве, помешались на террористах, клянусь! Где Чечня, а где мы?
Сиверов махнул рукой. Умом Глеб понимал, что Гургенидзе прав на все сто процентов, и наверху, в горах, его не подстерегали никакие опасности, кроме тех, к которым он давно привык и с которыми справлялся чисто автоматически, не напрягаясь.
Арчил тронул каблуками лошадиное брюхо и выехал из-под навеса. Застоявшаяся кобыла с места взяла ровной рысью. Дождь радостно забарабанил по надвинутому брезентовому капюшону. Гургенидзе хлестнул лошадь плеткой и запел что-то гортанное, переливчатое.
— Рацию! — крикнул вслед ему Глеб, — Рацию возьми, Арчил!
Гургенидзе не услышал. Копыта его лошади глухо простучали по сырой каменистой почве, и через секунду он уже скрылся из виду.
ГЛАВА 6
Максим Юрьевич Становой затормозил у тротуара, выключил двигатель и посмотрел на часы, сверив их с теми, что были на приборной доске. Часы шли минута в минуту, и Становой удовлетворенно кивнул: он любил точность в мелочах, хотя в больших делах, как правило, предпочитал работать по наитию, вдохновенно — что называется, «с брызгами». Порой случалось так, что, начиная скрупулезно продуманную операцию, он по ходу дела увлекался новой идеей, принимался вносить поправки в детально разработанный план, украшать его новыми подробностями, залихватски перекраивать на ходу, и в результате вместо того, что затевалось изначально, получалось нечто иное, зачастую прямо противоположное. Результаты этих его затей всегда были на удивление успешными, а рутинная, по большому счету, работа превращалась в праздник, в веселый карнавал с фейерверками, перевоплощениями и коллективным разгадыванием шарад. Сам Становой в этом ничего удивительного не усматривал: ведь поправки вносились в план именно для его улучшения! Но вот его пухлощекий приятель Димочка Вострецов, великий финансист и большой почитатель порядка, не раз говорил, что Становой когда-нибудь доведет его до сердечного приступа. Он очень не любил новшества и вообще всякое беспокойство, и с выходками Макса Станового его примиряло только то обстоятельство, что все эти самоуправства неизменно приносили солидную прибыль. И, тем не менее, даже держа в руках живые деньги, заработанные для него Становым, этот зануда не уставал повторять, что превыше всего должен стоять Его Величество План.
47 
